КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК • ПЕРЕВОДЫ И МАТЕРИАЛЫ
CARM. ICARM. IICARM. IIICARM. IVCARM. SAEC.EP.SERM. ISERM. IIEPIST. IEPIST. IIA. P.

переводчики


У некоторых переводчиков есть две или три версии перевода одного текста. В собрание включены все версии, в которых отличны минимум три строки. Если отличны только одна или две строки, приводится версия, которая считается более поздней.

Переводчики → Хвостов Д. И., 4 перев. [убрать тексты]


carm. i iii sic te diva potens cypri...


Амуров мать пускай, Венера красна,
Или звезда Елены братьев ясна,
Корабль, тебе в морях расстелет путь;
Безбедно ты достигни до Эпиры 
5 Пусть ветров царь велит, чтобы́ Зефиры
Одни вокруг тебя дерзали дуть.

Дней друга нежного хранитель бренный,
Души моей спаси залог бесценный;
Обратно привези; твой долг такой,
10 Троякой медью грудь покрыл кто первый в бурю;
Свирепых волн по жидкому лазурю
Решился плыть на дске простой.

Ему тогда не страшны Норды злостны,
Ниже́ Эол, ни звезды бедоносны,
15 Родящи кормчему унынье, страх,
Ни бури Африки, свирепы в споре,
Ни вихри те, что в Средиземном море
Гнетут, крутят и плещут на валах.

Он, пре́зря смерть, глядит спокойным оком,
20 Оплот волнам в утесе зря высоком,
Иль скачущих из бездны чуд морских;
Напрасно меж миров, в преграды многи,
Ужасну глубину воздвигли боги 
Нарушить человек дерзает их.

25 Нарушил человек завет бессмертных;
Япета чад, род в дерзостях бессчетных,
С небес дерзнул похитить огнь богов;
Тогда напастей, зол толпа бурлива
И прежде бывша смерть робка, ленива
30 Слетели к нам из черных облаков.

Алкид низверг Тенаровы пределы,
Простря чрез них шаги геройски, смелы;
Дедал дерзнуть парить среди небес;
Но дерзость нас к чему не устремляла?
35 Не терпят смертные, чтоб почивала
Стрела громов в твоих руках, Зевес.

«Друг просвещения», М., 1804, ч. 1, № 3, с. 215216.

Перевод Горациевой оды. К кораблю Виргилиеву.


carm. i iv solvitur acris hiems grata vice veris et favoni...


Власть Норда рушилась, зимы не видно боле,
Весна является со Флорой на престол;
Корабль, спущен с земли, несется по водам;
В огне, в поту влечет оратай со́ху там;
5 Волы и агницы бегут, спешат из хлева;
Нет снега на лугах, не слышны ве́тров рева!

Где Фебова сестра сияет на долины 
Туда стремится двор пафосския богини;
Намерены плясать
10 Там Грации стыдливы;
Резвясь, цветы красивы
Ногами потоптать;
Вулкан, прибли́жася к пылающу горнилу,
В циклопа черного вперял к работе силу.

15 Благоуханными водами окропленны,
Наденем на главы из мирт венцы зеле́ны;
Для свеженьких венков цветов роди́лась тьма,
Которых не дает нам лютая зима;
Под тению густой, дубрава где темна,
20 В честь Пану принесем мы тучного овна.

Покорно смерти все; кичливицы сей ноги
Идут и в хижины, и в царские чертоги.
Благополучный Секст! Лишь день живешь здесь ты;
Надежды дальние едины суть мечты.
25 Уже тебя Плутон зовет в страну пустую.
Когда же вступишь ты на лодку роковую,
Тогда  прощай забавы и игры́,
Друзей собор, веселья и пиры!

«Друг просвещения», М., 1804, ч. 2, № 6, с. 236.

Ода. К Сексту.


carm. iv ii pindarum quisquis studet aemulari...


Достойный Пиндара совместник,
Холмов священных красота!
Когда поешь ты славу Рима,
Или приятность мирных сел,
5 Своим согласным звуком лиры
Читателя прельщаешь душу;
Везде обильный мыслей ток,
Повсюду чувствие свободно;
Не тощий раб искусств питийства,
10 Но Музы вдохновенный жрец,
Ты совершенства образец.

Отколе сила превосходна,
Не разделима с простотой?
Отколе огнь животворящий,
15 Творенья целого состав?
Отколе мыслей при избытке
Неизреченная слов краткость
Изображают звуки вещь?
Бессмертный Рима песнопевец!
20 Всегда являешь силу, сладость,
И плавность звучную стихов;
Тебе врожден язык Богов!

Тобой, Гораций, вдохновенный,
Тобой единым восхищен,
25 Дерзал на милыми брегами
Кубры безвестной я летать,
Холодная не может ревность
В пределы воспарить эфирны;
И я ли, поздних лет Икар,
30 Пущусь твои следы постигнуть,
Разить в мету стрелой каленой,
Сбирая нежные цветы?
Природы прелесть видел ты.

Богатая речь древних россов,
35 Все слова римского красы
В себе изображает ясно;
Язык наш  плодоносный Нил,
Приятен, краток, благороден.
Вдруг за ударом вслед удары
40 Здесь Пиндар шлет, как быстрый гром,
И с корнем исторгает дубы.
А Богданович остроумный
Шутлив, приятен, плавен, чист.

Прозрачный ключ перед собою
45 Я видя, жаждою томлюсь.
Когда бы Феб богатодарный
Поэта огнь мне в грудь вселил,
Отечество бы я священно
Любя, взлетел на твердь небесну;
50 Прогнав живущих там зверей,
Ее Пожарским бы усеял;
Мою увидя пылку ревность,
Число несметное бы лет
Дивился им пространный свет.

55 Давно ли каменну громаду
Очами Север созерцал?
Она величины чудесной,
До звезд касаяся холмом,
Альпийских гор не трепетала.
60 Сия громада неприступна,
Неизмеримых стран оплот,
Во дни бессмертные Царицы
Атланту басенну подобна,
Крепила целый округ свой,
65 Как зданья камень угловой.

Воспел бы моего героя;
Отечеству он слава, честь;
Воспел бы я, как он сражался,
Где дивный Ахиллес блеснул,
70 Сын дальновидный Амилькара,
В отмщенье горестной Дидоны,
От Альп крутых дерзал на Рим;
И где сей Аннибал толь грозный
Полки римлян низверг, рассеял.
75 О славная река давно!
Твое век не иссякнет дно!

Но мне ль Суворова петь славу?
Ее вместит ли целый свет?
И галл, и турок, и сарматы
80 Вещают далеко о ней;
Альпийски снежные главизны,
Поля Гесперии плодоносны
И Рымника и Треби ток,
Суть лиры звучны, доброгласны,
85 Которые достигнут в вечность;
Героя воспоют они;
Герою честь  дела одни.

«Улей», СПб., 1811, ч. 2, № 9, с. 161164; подпись: «Г. X.»

a. p. i humano capiti cervicem pictor equinam...


(1) Если бы живописец к человеческой голове вздумал приставить лошадиную шею, а прочие части тела, собранные от различных животных, покрыть разноцветными перьями так, чтобы сие изображение с головы представляло прекрасную женщину, а снизу имело гнусно-черный хвост  при виде такой картины можно ли б было вам, друзья, удержаться от смеха?

(6) Вот, Пизоны 1, весьма близкое изображение той книги, в которой пустые мечтания представляются подобно сновидениям больного, в которой конец и начало не имеют между собою ни малого соотношения. Живописцы и пииты, скажете вы, имеют право отваживаться на что-либо необыкновенное. Знаю, такой свободы мы требуем, и других не лишаем  но только с тем, чтобы не смешивать вещей совершенно противоположных, не ставить птиц вместе со змиями, или агнцев  с тиграми.

(14) Часто после важного и многообещающего тотчас пришивают, для большего блеска, один за другим пурпуровые лоскутки  описывают или священную рощу, или жертвенник Дианы, или быстрое течение вод среди благоухающих полей, или величественный Рейн, или многоцветную радугу, не смотря на то, что это совсем не у места. Может быть, ты и умеешь живо представлять кипарисы  что же сделаешь, если кто-нибудь из мореплавателей, по сокрушении бурею корабля, будет просить тебя описать свое бедствие и спасение от погибели? Удивительно ли после сего, если ты, желая образовать урну, при обращении своего колеса получишь кувшин? Все, что ты ни пишешь, должно иметь простоту и единство.

(24) Надобно признаться, почтенный отец и достойные своего родителя сыны, что наружный вид изящного часто обманывает нас  пиитов. Я, например, стараюсь быть кратким  и делаюсь темным; тот, гоняясь за легкостию, отнимает крепость и силу; иной, стараясь быть высоким, надувается; другой, с чрезвычайною своею осторожностию боясь волнения и бури, пресмыкается по земле. Кто одно и то же старается разнообразить чудесностию, часто изображает дельфинов в лесу, а вепрей среди волн. Желание избегнуть недостатка, если не управляется искусством, заводит в погрешность. В Эмилиевой школе 2 есть один ваятель, который превосходно выделывает из меди ногти и нежность волос  но он не счастлив в самом главном деле, потому что не умеет составлять целого. Сему художнику я столько же бы желал быть подобным в рассуждении сочинения, как при черных кудрях и черных прекрасных глазах иметь безобразный нос.

(38) Писатели, избирайте предметы (materium), равные своим силам, и размышляйте долго, что́ могут выдержать и что́ возбраняют вам принимать ваши рамена. Кто берет предмет, не превышающий его дарований, у того не будет недостатка ни в обилии, ни в порядке. Сущность же и красота порядка, если не ошибаюсь, состоит в том, чтоб говорить в минуту самого действия то, что до́лжно говорить, и чтоб многое оставлять, ожидая для оного другого, приличнейшего случая. Это должно быть непременным правилом для каждого писателя..

(45) В рассуждении слов ты должен быть тонок и осторожен. Выражение твое будет удачно, когда обыкновенному слову, посредством искусного соединения, придается вид новости. Если иногда, по необходимости, нужно означить особенным речением вещь дотоле неизвестную, то не мешает выдумать новое приличное слово, не слыханное еще у наших щеголеватых Цетегов  такая вольность очень позволительна, если только будет употреблена с благоразумием. И сии вновь-изобретенные слова будут приняты с одобрением, особливо если они греческие, и с малою переменою обращены в наши латинские; почему римляне дают более прав Цецилию и Плавту, нежели Виргилию и Вару? Почему обвинять меня, если я, сколько умею, изобретаю некоторые слова, когда Катон и Энний сим же средством обогатили отечественный язык и многим вещам дали новые названия? Было и всегда будет позволено вводить новые слова, только б они носили на себе отпечаток настоящего употребления. Как леса, при наступлении осени, переменяют листья, из коих впервые падают те, кои прежде прочих показались,  так точно проходит и время слов; старые пропадают, новые, занявшие их места, цветут красотою и свежестью юности. Мы и все нам принадлежащее подвержено смерти. Сии обширные гавани, приемлющие в себя море,  безопасное убежище для флотов, соделанное трудами царей; сии некогда бесполезные болотные воды, носившие одни лодки, а ныне раздираемые плугом и питающие произведениями своими целые города; сия река, переменившая вредное для жатв течение и принявшая новый лучший путь, все сии дела смертных исчезнут  с ними вместе не устоит также красота и приятная живость слов. Многие слова, которые уже совсем упали, некогда возродятся; и многие, кои ныне в большой чести, падут в свою очередь, если того захочет употребление, которое есть и закон, и судия языка.

(73) Гомер показал нам, какими стихами должно описывать знаменитые деяния царей и героев. Сперва неравными, т.е. элегическими стихами изображали обыкновенно печальные приключения, а после стали, а после стали в таком же размере описывать и чувствия восхищенной успехами радости. Грамматики спорят, кто первый изобрел краткие элегические стихи, и их спор доселе еще не решен. Мщение вооружило Архилоха 3 ямбом, им самим изобретенным. Впоследствии сию стопу приняли комики и важные трагики, так, как способнейшую пред прочими для переменного между лицами разговора, могущую преодолевать шум зрителей, и определенную, кажется, единственно для дейстования.

(83) Музы предоставили лире воспевать богов, полубогов, подвиги победоносных единоборцев, быстрых коней, прославившихся на ристалище, и труды юношей, и вино, вливающее в сердце веселие и свободу. Для чего и называют меня пиитом, если я не могу и не умею соблюдать определенного тона и краски, свойственных избранному стихотворению? Для чего, по какому-то неуместному стыду, хотеть лучше не знать, нежели учиться?

(89) Комический предмет не прилично излагать в стихах трагических  равно как и пир Тиеста 4 нельзя изображать обыкновенным и близким к комедии слогом. Великое содержание (materia), какого бы ни было оно роду, должно находиться в собственных своих пределах. Однако ж иногда и комедия возвышает тон свой; раздраженный Хремес 5 говорит тоном важным, а герой трагедии часто изъясняется в своей горести языком обыкновенным. Телеф и Пелей 6 в бедности и изгнании должны оставить высокопарные слова и напыщенные восклицания, когда хотят, чтобы их жалобы трогали сердца зрителей.

(109) Не довольно, чтобы поэмы были красивы; они должны быть умилительны и совершенно управлять душою зрителя. Человек, по природе своей, не может видя смеющихся не улыбаться, и видя проливающих слезы  не сострадать. Итак, если ты хочешь, чтобы я плакал, тебе надобно самому прежде быть объяту печалию, и тогда, Телеф и Пелей, ваше злополучие тронет меня до глубины души. Если же ты худо будешь объяснять свое положение, я стану зевать или смеяться. Слова печальные приличны виду прискорбному; виду раздраженному  исполненные угроз; важные  важному; во всех положениях, в какие бы ни поставил нас жребий, самая природа располагает нашими чувствованиями; она воодушевляет нас радостию, или приводит к гневу; или чрезвычайною горестию повергает в тоску и мучение  а потом движения души обнаруживает чрез орган слова. Если говорящий примет тон, нимало его положению не соответствующий, все римляне, благородные и простые, подымут громкий смех.

(114) Много значит и то, раб ли говорит или герой; почтенный старец или пылкий юноша; госпожа или усердная ее кормилица; странствовавший по свету купец или мирный земледелец; колхидец или ассириянин; фивский или аргосский житель.

(119) Писатель! Следуй молве, или, если изобретаешь, пусть тобою изобретенное будет сходно само с собой. Тебе, например, надобно представить славного Ахилла; пусть он будет деятелен, вспыльчив, неутомим, жесток; пусть пренебрегает все законы, пусть думает, что все должно покоряться его оружию. Медея пусть дышит свирепством и гордостию; Ино 7  тоскою; Иксион 8  вероломством; Ио 9  непостоянством; Орест  унынием.

(125) Если предпринимаешь что-либо неизвестное, или выводишь на сцену новое лицо  то должно, чтоб оно было выдержано до самого конца точно в том виде, в каком начато, и чтоб оно не изменилось ни в какой части. Весьма трудно представить в собственном виде все черты вновь изобретенного предмета; посему гораздо лучше выставить на сцену какое-либо действие из Илиады, нежели самому браться за предметы не знакомые. Содержание (materia), уже известное, будет твоим собственным, если рабски не станешь придерживаться буквального значения, если не будешь стараться, подобно переводчику, выражать слово в слово; если, со своим подражанием, не будешь заходить в такие крайности, из которых нельзя будет после выйти не изменив себе самому, и не нарушив правил сочинения.

(136) Не начинай так, как в древние времена начинал один площадный стихотворец 10: «Пою жребий Приама и знаменитую брань». Может ли он впоследствии представить что-либо достойное столь великолепного начала? Ро́дам мучаются горы, а выйдет на свет смешной мышонок. Сколь благоразумнее тот, который начинает просто и без тщеславия! «Муза! Поведай мне героя, который после падения Трои познал нравы и видел города многих народов» 11. Не дым из пламени, но из самого дыма он производит свет, и составляет из того очаровательную картину Антифата и Сциллу, Харибду и циклопов. Он не начинает Диомедова возвращения убиением Мелеагра, ни войны Троянской повествованием о двух яйцах Леды. Он стремится всегда к главному происшествию, а средними занимает слушателя не иначе как известными для него. Он оставляет все в чем не надеется иметь успеха. Наконец, в изобретениях своих так искусно мешает истину с вымыслом, что начало с срединою, средина с концом совершенно согласны.

(153) Послушай, чего я и другие со мною требуют. Если желаешь, чтоб зритель внимал тебе с удовольствием до конца, и чтоб он спокойно сидел пока не дадут знака к всеобщему рукоплесканию  тебе должно представить ему нравы каждого возраста и, по различию свойств и лет, дать оным надлежащие краски. Дитя, научившееся уже произносить слова и твердо стоять на ногах, любит играть с подобными себе; оно столько же легко приходит в гнев, как и успокаивается. Неопытный юноша, освободившись, наконец, от строгости своего наставника, поставляет свои удовольствия в конях и ловле, и в забавах на знойном поле Марса. Он, подобно воску, готов принять все впечатления порока; к наставлениям холоден, не заботится о полезных вещах, расточителен, тщеславен, жаден ко всему, и спустя минуту то, чего желал с чрезвычайным нетерпением, оставляет. В возрасте мужеском переменяются желания; человек помышляет тогда о приобретении богатства и друзей, гоняется за почестями, берет предосторожности, чтоб не сделать того, что скоро надобно переменить. Приходит старость, и новые бесчисленные заботы сопровождают ее. Здесь-то желание приобретений и страх употребить оные в собственную пользу действуют в полной мере над бедным смертным. Он предпринимает все с равнодушием и боязливостию, медлит, не надеясь на самого себя; беспечен, страшится будущего, ничем не доволен, на все жалуется, беспрестанно хвалит дни своей юности, всех учит, и за все готов взыскивать с тех, которые моложе его летами. Много приобретает человек, приходя в полную меру возраста; много теряет, уклоняясь от оного. И так надобно беречься, чтоб юноше не приписать действий приличных старику, или ребенку  действий возмужалого человека; и стараться всегда, чтоб свойства и принадлежности каждого возраста были соблюдены во всей точности.

(179) Действие или представляется, или повествуется. Доходящее чрез слух медленнее проницает в душу, нежели то, что видим собственными глазами и в чем сами себе отдаем отчет. Однако ж не надобно выставлять на зрелище того, чему должно происходить вне оного; многое надобно скрывать от глаз зрителей, предоставляя актеру дать отчет в оном на словах, спустя несколько минут. Медее твоей не должно пред лицом зрителей умерщвлять собственных детей, злочестивому Атрею  явно готовить в пищу человеческие внутренности, Прогне  превращаться в птицу, Кадму  в змия. Таковое представление будет и невероятно, и вместе отвратительно.

(189) Театральное сочинение  если хочешь, чтоб требовали представления его несколько раз сряду,  должно иметь ни менее, ни более пяти действий. Не вводи в оное богов, разве когда развязка будет достойна участия высших сил. Четвертое лицо должно говорить редко и не много.

(193) Хор, заменяющий иногда в важных случаях должность актера, не должен в междудействиях петь чего-либо такого, что не пособствует главной цели и не имеет с оною связи. Его дело  радеть о пользе добродетельных, споспешествовать дружеству советами; укрощать гнев и умягчать надменных; он должен хвалить яства умеренных столов, спасительные законы и правосудие; прославлять мир, время свободы и благоденствия; он должен свято хранить вверенные ему тайны, призывать и молить богов о покровительстве страждущим и воздаянии превозносящимся.

(202) Флейта, еще не обвитая некогда медью, и не похожая, как ныне, на воинскую трубу, но тонкая, простая и с немногими отверстиями, служила прежде в подкрепление хорам, и наполняла нежными звуками места зрелища, не обременявшиеся еще многолюдством, на которые в то время собирался народ, в то время еще малочисленный, но добродушный, скромный и благонамеренный. Впоследствии же, когда сей самый народ, сделавшись победоносным, стал распространять свои пределы, окружил города обширными стенами, когда во дни торжеств своих начал богу веселия приносить свободно обильные жертвы вина  тогда и стопосложению и гармоническим тонам надлежало дать бо́льшую свободу и пространство. Ибо чем бы другим мог увеселять себя необразованный поселянин в свободное от трудов время, смешавшийся с городскими жителями, и человек грубый, находящийся вместе с просвещенным? По сим-то причинам музыкант к древнему своему искусству присовокупил новую жизнь, новые украшения; актер стал облекаться в длинную великолепную одежду; важная лира возвысила и уразнообразила тоны свои; самое произношение принял новую быстроту и возвышенность дотоле неизвестную, и голос актера уподобился тогда гласу Дельфийского оракула, который божественными вещаниями поучает смертного и открывает ему будущее.

(220) Вскоре засим трагический стихотворец, споривший некогда в песнопении за получение в награду гнусного козла, выставил на зрелище полунагих сельских сатиров, и, стараясь смягчить прежнюю свою суровость, вздумал благопристойную важность растворить шуткою  для того, что подобными токмо приманками и приятною и приятною новостию можно было привлечь и удержать упоенного и необузданного зрителя, возвращающихся от своих жертвоприношений.

(225) Но, выводя на зрелище сих насмешливых и забавных сатиров, и представляя важное вместе с забавным, непременно надобно наблюдать, чтоб действующее лицо, божество ли то будет, или какой-либо герой, показавшись недавно зрителям в пурпуре и царском великолепии, вдруг не стало произносить низких речей, употребляемых в корчмах подлою чернию, или, стыдяся пресмыкаться по земле, не подымалося бы на воздух и не хваталося бы за облака.

(231) Трагедия, не позволяющая себе простонародных оборотов, между веселыми сатирами столько же должна быть скромна и стыдлива, как благородная римлянка, принужденная несколько проплясать в честь общего торжества.

(234) Что касается до меня, Пизоны, сочиняя таковые сатиры, я не ограничился бы одними простыми общеупотребительными выражениями и словами; и не столько б уклонился от общего трагедии языка, чтобы видно было только различие, добродушный ли Дав говорит, или дерзновенная пифия, выманивающая последний таланту обманутого Симона; или верный только страж или приближенный Силен, служитель молодого Бахуса. Из обыкновенного и составил бы для себя новый язык  столь простой, что каждый считал бы себя в состоянии сделать то же; но решившись на сие, трудился бы много и, может быть, без успеха; столько-то искусный порядок и взаимная связь имеют силы; столько-то простонародные слова получают красоты от своего места и соединения. Выводимые из лесов фавны, по моему мнению, не должны, подобно опытным жителям больших городов, щеголять тонкими и учтивыми оборотами, или же твердить одни площадные грубости. Ибо сим оскорбляются всадники, сенаторы и богатые римляне  они не примут с удовольствием и не наградят похвалою того, что одобряет простой народ, питающийся орехами и молотым горохом.

(251) Короткий слог, подкрепляемый долгим, называется ямбом  сия стопа, по своей живости и быстроте, сообщила название ямбического и самому триметру, хотя он есть шестистопный. Сей стих некогда состоял весь из одних ямбов и имел особенное свойство; но потом, чтоб иметь больший вес и большую приятность для слуха, ямб, по своей гибкости и близкому сходству, уступил природные свои права важному спондею; однако ж не с тем, чтоб он свободно занимал то второе, то четвертое место. Сей новый ямб редко попадается и в Акциевых и в Энниевых триметрах. Нагруженные, так сказать, многими спондеями стихи показывают или то, что сочинение написано слишком поспешно и без особенного старания, или то, что сочинитель, к стыду своему, не разумеет своего дела.

(263) Не всякий видит и справедливо чувствует недостаток гармонии и плавности в стихах. И мы, римляне, были слишком снисходительны к нашим пиитам. Неужели посему я имею право быть небрежным и нарушать правила? Или зная, что все увидят мои недостатки, должен оставаться в беспечности и надеяться на снисхождение? С такими правилами, может быть, мне удалось бы избежать погрешностей, но все я не заслужу еще похвалы. Читайте образцы, оставленные нам греками; читайте их денно и нощно.

(270) Но предки наши хвалили стихи и остроумие Плавта. Тому и другому они удивлялись, не скажу  от неразумия, но из излишнего снисхождения; если только мы умеем с вами отличить грубую насмешку от тонкой шутки, если можем правильный тон узнать понаслышке, а меру стиха  по пальцам.

(275) Говорят, что Теспис изобрел не известный до того времени род трагической музы, и в тележке развозил свои стихотворения, употребляя для представления оных певцов, коих лица были обмазаны дрожжами. После него Эсхил изобрел приличные маски и длинное одеяние, положил из маленьких подмостков первое основание сцены, возвысил тон своих актеров и ввел в употребление котурну.

(281) Вслед за сим появилась древняя комедия и приобрела немалую славу; но свойственная ей свобода и откровенность скоро обратились в непомерную вольность и злословие, которые, наконец, надлежало ограничить законом. По объявлении закона комический хор, будучи лишен свободы вредить, со стыдом замолчал.

(285) Наши пииты не оставили ничего без испытания и заслужили себе немалую похвалу, отважившись оставлять следы греков и воспевать свои отечественные происшествия, как на трагическом, так и комическом театрах. Можно даже сказать, что римский Латиум столько же соделается знаменит своим языком и произведениями ума, сколько прославил себя мужеством и блистательными победами, если только менее будет у нас пиитов скучающих трудами, терпением и долговременным обрабатыванием. Пизоны, в коих течет кровь Помпилия,  вы смело можете отвергнуть то сочинение, которое долгое время не было пересматриваемо и десять раз не было доводимо до последнего совершенства.

(295) Демокрит думает, что дар природы гораздо превосходнее всех усилий бедного искусства, и что для стихотворцев слишком рассудительных нет места на Геликоне; посему многие стараются отращивать себе ногти и бороду, ищут беспрестанно уединенных мест и не ходят в купальни. Так без сомнения; это единственное средство приобресть имя и славу пиита; и надобно опасаться поверять бородобрею Лицину такую голову 12, которой не могли исцелить все три Антцирские острова. О, как я глуп, что очищаюсь каждую весну! Никто бы другой лучше меня не писал стихов. Правда, что в этом нужды? Я стану лучше представлять собою оселок, который изощряет железо, хотя сам ничего не может резать. Я покажу правила и все принадлежности сочинения не пиша сам ничего; открою обильные для сего источники; скажу, что́ питает и образует Поэта, что́ прилично ему и что нет; к чему ведет нас вкус, к чему  заблуждения.

(309) Основательные познания составляют и начало, и источник правильного сочинения. Содержание для оного откроют творения философов; а слова, если ваш предмет обдуман, родятся сами собою. Тот, кто знает, чем обязан отечеству и своим друзьям; какое должно иметь благоговение к родителям; какую любовь к брату и постороннему; тот, кто знает, в чем состоят обязанности сенатора, судии или полководца, идущего на поле чести,  тот без сомнения каждому лицу даст приличный тон и положение. Я советовал бы в деле подражания иметь пред глазами живые образцы и писать всегда от природы. Иногда сочинение, отличающееся одними естественными украшениями и точностию в изображении лиц, несмотря что писано без нежности, силы и искусства, занимает нас гораздо более и производит сильнейшие впечатления, нежели стихотворение, не имеющее ничего основательного и представленное между тем во всем блеске и пышности.

(323) Музы даровали грекам изобретательный ум и особенную приятность в произношении; грекам, кои ни на что не были скупы как только на похвалы. Римские юноши разными образами учатся как делить фунт на сто частей. Скажи, сын Албина, сколько останется, если от пяти унций отнять одну? Ты это знаешь  треть фунта 13. Э! Ты хорошо сбережешь свое имение! Но если прибавить одну, сколько будет? Полфунта. Когда сия жадность к приобретениям, сие пагубное корыстолюбие единожды овладеет сердцами  можно ли надеяться после сего иметь стихотворения, которые бы стоили чтобы их натирать кедровым маслом 14 и хранить в кипарисе?

(334) Пииты имеют своею целию или пользу, или удовольствие, или то и другое вместе. Предписывая правила, должно быть кратким, дабы готовые повиноваться вам умы принимали без труда ваши наставления и твердо бы их содержали в памяти; обремененный ум забывает все излишнее. Вымышленное собственно для удовольствия должно, сколько можно, подходить к истине. Нельзя требовать, чтобы всему верили в вашем повествовании; не представляйте, что младенец извлечен живым из утробы плотоядной волшебницы Ламии 15. Наши старики презирают все, что не имеет в себе наставительного; наши молодые люди не привычны долго останавливаться на представлениях важных. Тот достигает последней степени совершенства, кто умеет соединять полезное с приятным, кто умеет вместе нравиться и наставлять. Его произведение обогатит наших Созиев 16; перейдет за горы и моря, и увековечит имя творца своего.

(347) Впрочем, есть недостатки, которые мы охотно извиняем,  ибо и струна не всегда точно издает тот звук, на который метит мысль и рука; часто вместо важного тона она производит нежный; и пущенная в цель стрела не всегда достигает оной. Если в стихотворении много находится красот, я не стану досадовать на малые недостатки, кои или ускользнули от внимания, или неизбежны по свойственной человеку слабости. Однако как неправ переписчик, который беспрестанно ошибается в одном и том же, хотя ему несколько уже раз напоминали, и как смеются над тем музыкантом, который не может приучить себя к известному тону  так точно делается для меня новым Кериллом 17 тот писатель, у которого небрежность за небрежностию и которому я чистосердечно удивляюсь, если он, хотя по случаю, скажет два или три слова хороших; между тем как я досадую, когда случится задремать доброму Гомеру. Однако ж в длинном творении позволительна маленькая дремота.

(361) В поэзии, как в живописи, есть картины и нравящиеся, и прельщающие в известном только отдалении. Сим нужна темнота, а тем, кои не страшатся проницательности наблюдательного ока, необходим свет; первые нравятся однажды, а другие, при десятикратном воззрении, будут производить удовольствие и приятность.

(366) Пизон, старший из братьев, хотя ты образуешься наставлениями своего родителя, и хотя сам имеешь уже верное чувство вкуса,  но послушай, что я намерен сказать тебе, и сохрани сие в памяти. В некоторых родах сочинения посредственное и сносное можно позволить без особенного ограничения. Посредственный законоискусник и стряпчий, пусть не имеют дарований красноречивого Мессалы, ни таких познаний, какие Авл Касцелий,  однако ж они имеют свое достоинство. Но посредственного стихотворца не терпят ни боги, ни смертные, ни то место, на котором выставляется его произведение 18. Как во время приятной беседы нескладная музыка, тяжелые курения и мак с сардинским медом 19 оскорбляют утонченное чувство, тем более что удовольствия стола можно бы продолжить было и без сих прихотей; так точно и поэма, самою природою назначенная для увеселения духа, если хотя мало не приближается к высшей степени своего назначения, непременно падает и сопровождается презрением. Кто не умеет биться на шпагах, тому лучше не выходить на поле чести; не знающий играть мечем пусть бросает диск, гоняет кубари, или остается в покое, если не хочет осмеян быть зрителями. Однако ж иной, не будучи пиитом, смело пишет стихи. Для чего не писать? Не свободно ли рожденный, не знатен ли он? Не имеет ли полных доходов всадника? Могут ли в чем укорить его? Пизон, ты только против воли Минервы не делай и не говори ничего. Впрочем, ты сам так думаешь, и считаешь сие своим правилом. Если же будешь писать какое сочинение, то дай выслушать его беспристрастному и благоразумному Мецию 20, своему родителю, или мне, и запри его на целые девять лет. Сочинение в тетрадях и не выданное в свет можно еще выправить; выпущенное слово невозвратно.

(391) Орфей, священный истолкователь воли богов, внушил диким, обитавшим в лесах боязнь к убийству, и отвратил их от употребления яств недостойных человека; посему-то говорят, что он усмирил тигров и свирепых львов; повествуют также, что Амфион, зиждитель фивских стен, двигал звуком лиры камни и сладким голосом своим заставлял их следовать своим мановениям. Поэзия была некогда единственным орудием мудрости; чрез нее научились отличать общее благо от частной пользы, священное от мирского; чрез нее-то обуздана вольность и буйство страстей, установлен союз брака, сооружены города, начертаны законы на скрижалях; таким образом себе и песнопевцам она доставила славу и божественное имя. Явился знаменитый Гомер, за ним Тиртей, и их песнопения воспламенили в мужественных сердцах новое рвение к подвигам Марса; языком поэзии начали говорить оракулы и нравоучители; гласом Пиерид преклонились к благоволению и дружеству цари; наконец, по их же внушению, изобретены игры и зрелища, составляющие приличное отдохновение души, после долговременных трудов. Сие я говорю для того, чтобы ты не стыдился брать в руки лиру и принимать уроки Аполлона.

(407) Спрашивают  природный ли дар, или наука производит стихотворения, достойные похвалы? Что касается до меня, я не вижу, что́ бы могло сделать учение без плодовитых дарований, или одни дарования без помощи искусства. Здесь одно имеет нужду в другом, и соединено между собою неразрывным союзом. Желающий отличиться скорым беганьем с детства приучал себя к тому, много трудился, потел, переносил зной и холод, воздерживался от вина и удовольствий любви. Поющий на Пифийских играх также сперва учился и трепетал некогда своего наставника. Но теперь довольно сказать: «Стихи мои удивительны, пусть на последнего падет бесчестие 21; для меня стыдно быть назади и признаться в незнании того, чему не учился».

(419) Пиит, известный по своему богатству и обширным денежным оборотам, собирая вокруг себя толпу усердствующих ласкателей, подобен купцу, скликающему покупщиков к своим товарам. Если к тому еще может он давать богатый стол, если в состоянии поручиться за бедного должника и освободить его от хитрых сетей неудачной тяжбы  то удивительно, когда он столько счастлив, что возможет различить истинного друга от льстеца.

(426) Если ты сделаешь, или обещал кому сделать подарок, то остерегайся читать ему стихи свои  в благодарном восхищении он будет восклицать: «Хорошо! Прекрасно! Бесподобно!» Здесь побледнеет от страха; там прольет от нежности слезы; тут запрыгает, застучит ногами. Как те, которые за деньги берутся плакать при погребении, играют свою роль гораздо живее, нежели те, кои душевно сокрушаются о своей потере; так точно льстец, издевающийся над нами, показывает знаком восхищения гораздо более того, кто искренне хвалит. Говорят, что цари для испытания  достоин ли известный человек их доверенности и дружбы  принуждают его осушать чаши веселия одну за другую; ибо вино есть лучший ключ к сердцу.

(436) Ежели ты сочиняешь стихи, не доверяй друзьям, переодетым в лисью кожу. Ежели бы ты отдал свое произведение на суд Квинтилию 22, он бы сказал: «Поправь, пожалуй, сие и то». Ты бы стал отвечать, что при многократных покушениях ты не мог сего представить лучше. «Вымарай же,  продолжал бы он,  сие место; и неудачные при многих приемах стихи снова положи на свою наковальню и переделай». Если же бы ты, вместо поправления своих погрешностей, захотел лучше защищать их, тогда бы он не сказал более ни одного слова, и не принял бы пустого на себя труда препятствовать тебе спокойно восхищаться и собою, и своим произведением.

(445) Благоразумный и просвещенный критик небрежные стихи выставит, грубые  заметит, неуместные  вымарает, излишние украшения  отделит, непонятные места  заставит объяснить; остановит на выражениях двусмысленных; означит места, кои требуют поправки  словом, он будет для тебя новым Аристархом 23. Он не скажет, на что мне обижать друга в малостях? Сии малости могут принести действительные неприятности, и твоего друга в один раз сделать смешным навсегда.

(453) Как не могут терпеть прокаженного, или одержимого тяжкою болезнию, бешеного или пораженного проклятием Дианы  так точно люди здравомыслящие убегают неистового стихотворца и страшатся иметь с ним дело; между тем как дети толпятся вкруг него, и по своей неопытности за ним бегают. Ежели такой пиит, с исступлением воспевающий стихи свои и вперяющий в небо взор свой, подобно занятому одними дроздами птицелову, упадет в яму или колодец, то пусть кричит: «Эй! Помогите! Помогите, добрые люди!»  никто не извлекай его оттуда. Когда бы, сжалившись над ним, кто-нибудь опустил ему веревку и подал бы помощь  «Знаешь ли ты,  спросил бы я того,  что он упал туда с намерением и не хочет, чтобы его спасали?»  и рассказал бы смерть Эмпедокла, сицилийского поэта, который, желая соделаться богом, хладнокровно соскочил в горящую Этну. Дайте свободу и не мешайте погибать пиитам; спасающий от смерти не желающего жить есть его убийца. Он не раз уже покушался на сие; и, хотя бы теперь спасли его, все он не захочет быть человеком 24, и не переменит намерения своего умереть со славою. Притом не известно, отчего он сделался стихотворцем; не осквернил ли родительского праха, или какого-либо священного места? По крайней мере видно, что он в бешенстве, и подобно медведю, успевшему открыть заваленный вход логовища, усердный сей воспеватель стихов своих заставляет невежду и ученого в одном бегстве искать спасения. Беда, кто ему попадется! Он держит его, удушает стихами и, как пиявица, дотоле не отстанет от тела, доколе не будет пресыщена кровию.


Хвостов Д. И., «Наука стихотворства в четырех песнях стихами...», СПб., 1813, с. 355.

Наука стихотворства Горация.


1. Сие письмо писано к Луцию Пизону и его двум сыновьям. Луций Пизон в 739 году от создания Рима был консулом  в 743 за усмирение фракиян получил триумф. Умер в 786 году, имея сан первосвященника, но 80 году от рождения.

2. Сия школа находилась за Цирком. Эмилиевою называлась потому, что здесь Эмилий Лепид обучал прежде мечебойцев. На сем месте в последствии времени Поликлет построил всенародную баню.

3. Архилох, греческий поэт, с успехом употреблявший ямбический стих в сатирах, деланных им против своих неприятелей. Греки называли ямбами все то, что мы ныне называем сатирами.

4. Тиест ел тело своего сына, предложенное ему при некотором пиршестве братом его Атреем.

5. Хремес из Теренциевой комедии «Теавтонтиморуменос» (сам к себе угрюм) трагическим тоном изъявляет негодование сыну своему Клитифону:

Non si ex capite sis meo
natus, item ut aiunt Minervam esse ex Iove, ea causa magis...

Т.е. нет, Клитифон; хотя бы ты вышел из головы моей, как говорят о рождении Минервы от Юпитера, и тогда бы я не потерпел, чтобы ты меня бесславил моим распутством. Так же в «Аделфах» (в двух родных братьях), явл. 5, действ. 5, Демей говорит:

Hei mihi! Quid faciam? Quid agam? Quid clamem aut querar?
O coelum! O terra! O maria Neptuni!

Увы! Что мне делать? Что начать? Чьей требовать помощи? Кому приносить жалобу? О небо! О земля! О моря великого Нептуна!

6. Телеф был сын Геркулесов, а Пелей  отец Ахиллов. Они оба, по изгнании из своих владений, принуждены были, в бедности, просить помощи у греческих царей. Сие самое подало Еврипиду содержание к сочинению двух трагедий.

7. Ино была дочь Кадма и Гермионы. Вообразив, что будто сделалась львицею, умертвила детей своих. Узнав свою ошибку, от тоски и печали бросилась в море. Сие происшествие подало Еврипиду повод к сочинению трагедии.

8. Его историю обрабатывали для театра Эсхил и Еврипид.

9. Ио, превращенная Юноною в телицу, была преследуема слепнем, заставившим ее блуждать по различным странам. Эсхил составил из сего трагедию.

10. Здесь Гораций, по свидетельству толковников, говорит об одном древнем римском стихотворце, сочинившем поэму о Троянской войне, где помещена вся Приамова история от рождения до самой смерти.

11. Так начинается Гомерова «Одиссея».

12. Лицин был в Риме славный парикмахер или брадобрей, коего Август сделал сенатором за ненависть его к Помпею. Ему сочинена была следующая эпитафия:

Marmoreo tumulo Licinus iacet, at Cato nullo;
Pompeius parvo  quis putet esse deos?

13. Римский фунт имел в себе 12 унций; посему 6 унций составляют полфунта, а 4  треть оного.

14. Древние для сохранения от порчи книг своих натирали их кедровым маслом.

15. Ламии  женщины-чудовища, привлекавшие приманками удовольствий маленьких к себе детей и после пожиравшие их.

16. Известнейшие в Риме книгопродавцы.

17. Керилл  один из худых стихотворцев.

18. Non concessere columnae, или возвышенное место, с которого читали пред собранием новые сочинения, или колонны, при которых выставляли на продажу книги; или, вероятнее, как думает Дасье, столбы, на коих вывешивали известия о вышедшем вновь сочинении.

19. Мед из Сардинии и Корсики, где растет множество тисовых дерев, имеет дурной вкус.  Virg. Ecl. VIII.

20. Меций Тарпа, славный в свое время критик. Некоторый древний толкователь десятой Горациевой сатиры, книги 1-й, говорит об нем: Metius Tarpa, iudex criticus, auditor assiduus poematum & poetarum in aede Apollinis seu Musarum , quo convenire Poetae solebant, sua que scripta recitare, quae nisi a Tarpa, aut alio critico, qui numero erant quinque probentur, in scenam non deferebantur; т.е. Меций Тарпа был критический судия, выслушивавший стихи в Аполлонном храме, или в храме, посвященном Музам, куда обыкновенно собирались пииты для прочтения своих сочинений, кои если Тарпою или другим критиком, коих было пять, не подтвердятся, не были представляемы на зрелище. Воссий говорит, что сии пять римских критиков были поставлены по образцу афинских и сицилийских пяти же судей, занимавшихся театральными сочинениями.

21. Г. Третьяковский слова: Occupet extremum scabies переводит: Кто назади, тот шелудив, выводя сию пословицу от некоторой у нас употребляемой игры и, вероятно, римлянам также известной, которая состоит в том, чтоб прибежать в отверстые руки матки, прислонившейся обыкновенно к стене. Сей перевод весьма хорошо выражает мысль Горация.

22. Сей Квинтилий был искренний друг Виргилию, и по нем  Горацию. Он тот самый, к коему Гораций написал XVIII оду кн. I и коего смерть оплакивает в XXIV оде.

23. Аристарх жил во времена Птоломея Филадельфа. Он пересмотрел и выправил Гомеровы творения, с таким счастливым успехом, что в последствии времени здравая критика приняла на себя его имя.

24. Fiet homo; сия мысль ответствует первой, Deus immortalis haberi dum cupit.


На сайте используется греческий шрифт.


МАТЕРИАЛЫ • АВТОРЫ • HORATIUS.RU
© Север Г. М., 20082016