КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК • ПЕРЕВОДЫ И МАТЕРИАЛЫ
CARM. ICARM. IICARM. IIICARM. IVCARM. SAEC.EP.SERM. ISERM. IIEPIST. IEPIST. IIA. P.

переводчики


У некоторых переводчиков есть две или три версии перевода одного текста. В собрание включены все версии, в которых отличны минимум три строки. Если отличны только одна или две строки, приводится версия, которая считается более поздней.

Переводчики → Муравьев-Апостол И. М., 8 перев. [убрать тексты]


carm. ii xvi otium divos rogat in patenti...


Спокойствия от Неба просит
Пловец, застиженный в морях;
как путеводные заносит
Луну и звезды тучи мрак.
5 Вольнолюбивы тракияне,
Колчан носящие мидяне,
Спокойство все хотят найтить;
Но, Гросф, его ни жемчугами,
Ни багряницей, ни парчами,
10 Ни золотом нельзя купить!

Богатств Атталовых стяжанье
Смятений сердца не уймет;
И ликторов препровожанье
Толпы не отдалит сует.
15 Душа, снедаема тоскою,
Не может обрести покою,
При всех ей щастия дарах;
Он часто в хижине селится;
А скука томная гнездится
20 В златых высоких теремах.

Блажен, кто в тихой, низкой доле
Богат умеет малым быть;
Стяжать себе не хочет боле,
Как чем лишь скромно век прожить.
25 Хлеб-соль  простое угощенье,
Стола опрятна украшенье,
Солонка дедовска одна;
Но алчность почестей и власти,
Ни жадность лихоимной страсти
30 Не возмущают легка сна.

Почто, туда-сюда метаясь,
Трудиться, краткий век губя?
Отчизны милой удаляясь,
Ушел ли кто сам от себя?
35 Иной под чуждо небо мчится;
Но скука с ним в корабль садится,
И от коней не отстает;
Скорей, чем лань быстротекуща,
Скорее Эвра мрак несуща,
40 Как тучи грозные женет.

Коль настоящее приятно,
О будущем не помышляй;
И зная, счастье сколь превратно,
Весельем горести смягчай.
45 Низвергла рання смерть Ахилла,
Титона дряхлость иссушила 
Кто счастлив был со всех сторон!
В чем рок скупой тебе откажет,
С избытком, может быть, окажет
50 В том мне свою щедроту он.

Тебе в долинах сицилийских
Рычащих сотни стад пасут;
Кони от кобылиц тракийских
Под пышной колесницей ржут;
55 В чернец, которым Тир гордится,
Двукратно волна погрузится,
Твое чтоб рамо украшать 
А мне судил рок часть смиренну,
Любить ахейскую Камену,
60 И чернь злоречну презирать.

«Вестник Европы», М., 1809, ч. 47, № 20, с. 272274.

Перевод Горациевой Оды. (К Гросфу на спокойствие.)


serm. i i qui fit, maecenas, ut nemo, quam sibi sortem...


Скажи мне, Меценат, отчего нет ни одного человека, довольного участию своею? Судьбою ли определена ему, или сам избрал ее, всякий завидует чужой и жалуется на свою. «Счастливы купцы!»  говорит обремененный оружием, во многих трудных походах изувеченный воин. А купец, когда бурею бросает корабль его, кричит: «Не лучше ли воинская жизнь! И впрямь: сразятся? Минута все решит: смерть, иль радостная победа!» Стряпчий, когда до петухов стучится у ворот его челобитчик, завидует сельским жителям; поселянин же, от хозяйства отвлеченный и находящийся по поручительству в Риме, почитает счастливыми одних только горожан. Сего рода людей такое множество, что и болтливый Фабий устал бы, считая их. И так чтобы не наскучить тебе, вот вкратце то, к чему я речь клоню. Когда бы некий бог сказал им: «Я желанию ваши исполню; воин, будь купцом; а ты, стряпчий, земледельцем; ты  тем, ты  другим; идите и разменяйтесь вашими званиями... Ну, что же вы стали?» Нейдут! А от них зависит быть счастливыми. Не в праве ли был бы тогда прогневанный Юпитер надуть губы и объявить им, что впредь не так-то легко станет он к молитвам преклонять ухо... Однако ж лучше промолчу. На счет сей шутить не ловко; хотя, впрочем, что мешает смеючись сказать правду? Разве ласковые учители на заманивают детей пряниками азбуке учиться? Но теперь, отложа шутки в сторону, поговорим о деле.

Тот, кто тяжелым плугом взворачивает затверделую землю; обманщик-торгаш; воин; купец, отважно моря преплывающий,  все говорят, что трудятся из того, чтобы, запасясь чем жить, провести старость в спокойствии и без нужды. Таким образом (у них тотчас и пример готов) муравей, малая тварь, но удивительная трудолюбием, тащит ртом все что сможет и складывает в кучу, которую готовит предвидя время, когда запас пригодится. Но муравьи, как скоро Водолей польет дожди и опечалит землю, никуда не вылазят, благоразумно пользуясь тем, что вовремя запасли; а тебя ни летний зной, ни мороз, ни огонь, ни море, ни меч от корысти не отвращают, и ничто не воспретит тебе трудиться для того, чтобы превзойти богатством всех! Какая польза тебе в огромной куче золота и серебра, которую ты украдкой и с трепетом зарываешь в землю? «Когда станешь брать из нее, то не останется и гроша»  если же не для того, чтобы брать из нее, то что за прелесть в накопленной громаде? Хотя бы у тебя на гумне молотилось сто тысяч четвертей пшеницы, желудок твой не более приймет моего; так, если б ты, в числе рабов на пути, нес корзину с хлебом, ты не более получал бы того, который идет без ноши. И скажи: человеку, живущему в пределах природою положенных, не все ли равно пахать на тысяче или на ста десятинах земли? «А все-таки приятнее брать из большой кучи». Но лишь бы ты позволил мне брать из малой, то я не знаю, почему ты предпочитаешь житницы свои моему закрому? Если бы тебе понадобилось ведро или, еще менее того, стакан воды, а ты бы сказал: «Я лучше почерпну из большой реки, чем из этого маленького ручейка»,  что же выйдет из того? Алчущего иметь более, чем по справедливости потребно, свирепый Ауфид вместе с берегом снесет; а желающий удовлетворить одной нужде не черпает илистой, мутной воды, и в реке не утонет.

Но большая часть людей, обманутая лакомством к богатству, беспрестанно твердит: «Нельзя быть довольно богатым; всякому цена по деньгам его». Что с таковыми делать? Оставить их несчастными, когда произвольно терпят мучение. В Афинах был, сказывают, некто богатый скряга, который на ругательные речи народа обыкновенно возражал: «Народ меня освистывает, но я, будучи дома, сам себе в ладоши бью, как скоро увижу деньги в сундуке».

Жаждущий Тантал старается хлебнуть струи от уст его утекающей... Чему же ты смеешься? Перемени только имя: баснь о тебе говорится. На мешках, всячески накопленных, ты лежишь разиня жадный рот, хранишь их как святыню, или любуешься ими как живописными картинами. Знаешь ли, на что надобны деньги? На какое употребление? На хлеб, на овощи, на бутылку вина, на прочие необходимости, в коих человеческой природе без оскорбления отказать не можно. А не спать от страха, бояться воров, слуг  чтоб, обокрав, не сбежали  такому богатству я всегда предпочту беднейшую участь.

«Но буде случится, что лихорадка тебя схватит, или от другой какой болезни сляжешь; тогда надобно иметь человека, который бы захотел посидеть над тобою, приготовлять припарки, упрашивать лекаря, чтобы он вылечил тебя и возвратил семейству и родным...»

Ни жена твоя, ни сын не желают твоего выздоровления; соседи и знакомые, мальчишки и девчонки, все тебя ненавидят. Предпочитая деньги всему на свете, не удивляйся, что тебе друзей нажить невозможно; и если б ты захотел удержать себе любовь родственников, коих тебе природа даровала, без всяких твоих заслуг, труд твой будет столько же напрасен, как если б кто вздумал выезжать осленка на Марсовом поле и заставлять его повиноваться узде.

Наконец, пора и копить перестать: чем ты более имеешь, тем менее должен опасаться бедности; и стяжав то, чего с такою жадностию желал, время опочить от трудов. А то, чтобы не случилось с тобою то же, что с некоторым Уммидием. Повесть не длинна  он был так богат, что деньги мерил четвериками, и так скуп, что одевался не лучше рабов своих; а все от того, что до последней минуты жизни боялся, чтоб оскудев не умереть с голоду  отпущенница его, отважнейшая из Тиндарид, пополам раскроила его топором.

Что же ты мне советуешь? Так ли жить, как Невий, или как Номентан?  Ты бросаешься из одной крайности в другую; запрещая тебе быть скупым, я не велю делаться ни мотом, ни негодяем. Между Танаисом и тестем Визеллия есть то, что называется середка на половине; всему есть мера и предел, впереди которых и позади добра не бывает.

Но возвратимся к тому, с чего начали  не всякий ли, подобно скупому, ничем насытиться не может? Гнушается своею участью и выхваляет только чужую? Чахнет от того, что у соседа коза дает более молока? Не сравнивает себя с большею толпою бедных? И все того или другого превзойти старается? Но в сей ретивости всегда богатейший препоною навстречу. Подобно от ристалищной черты, когда колесницы в беге устремляются, возница погоняет коней и, презирая отставших, передних только обогнать желает. От того-то редко находится, кто бы мог сказать: «Я пожил счастливо»; и кто б при конце жизни оставил ее так, как сытый гость встает из-за стола... Но полно; ни слова более: чтобы ты не подумал, что я сослепу обокрал Криспинов тетрадник.

«Чтение в Беседе любителей русского слова», СПб., 1811, т. 2, № 2, с. 2741.

serm. i i qui fit, maecenas, ut nemo, quam sibi sortem...


Как странны, Меценат, как люди прихотливы!
Минуты жить в ладу с судьбою не хотят;
Всяк долею своей, как будто несчастливый,
Завидуя всему, с другим меняться рад.
5 «Счастлива жизнь купца!»  так горько воздыхает
Под ношей бранных лат усталый ветеран;
А тот, когда волна корабль его бросает,
Кричит: «Ах, лучше бы вступить мне в ратный стан 
Что там?.. Сразятся раз  судьбу решит мгновенье, 
10 Иль тотчас примешь смерть, иль почестей венец!»
Судья, когда к нему, в часы отдохновенья
Стучится до зари докучливый истец,
Завидует судьбе крестьянина простого.
А тот не раз с полей влачась за иском в Рим,
15 Быт хвалит городской; и мало ли другого
(Коль список взять всем прихотям людским),
Чего не перечтет сам Фабий пресловутый
Своим досужливым и гибким языком?
Но, Меценат, тебе все дороги минуты,
20 Так ближе к делу мы беседу поведем:
Представим, если бы Зевес из снисхожденья
Сказал: «Вот, дети, я готов вам угодить;
Ты, воин, будь купцом, а ты от дел правленья
Возьмись за сельский плуг.. Согласны ли так быть?
25 Согласны? Ну! Теперь меняйтесь же местами
Скорей! Что ж медлите?» Ни с места, не хотят!
Меж тем могли б еще счастливее быть сами.
Не правда ль, что тогда на них он грозно взглянет
И глупым прихотям внимать уже не станет?
30 Но мы не шутим здесь, и вовсе нам не смех,
Хоть, правду высказать и шуткою не грех;
Дают же детям всех сластей для поощренья,
Чтобы́ охотнее учили свой урок;
А мы, оставя все цветки увеселенья,
35 За дело примемся, чтоб исправлять порок.
Все люди в суетах  и земледелец в поле,
Лиющий пот с чела кровавый над сохой,
И хитрый откупщик, и воин в горькой доле,
И смелый мореход над бездною морской,
40 Какую носят мысль в душе неугомонной?
Одно век говорят: «Запас готовым мы,
Чтобы под старость лет кусок иметь довольный,
II век окончить свой без нищенской сумы.
Мы с муравья берем пример: он с малой силой
45 Трудится же, нося в свой закром по зерну.
Он чует, что зимой работник будет хилый,
Беспечно пролежав без дела всю весну.
Пусть после Водолей со вьюгами нагрянет,
Малютка из гнезда не выползет, не встанет 
50 Спокоен он и сыт припасом годовым...»
Пусть так; но ты почто ж за идолом своим
Гоняешься везде? Почто ни зной кипучий,
Ни море, ни мечи, ни мраз зимы трескучий
Не сильны никогда тебя остановить,
55 Чтоб только больше всех богатства накопить?
Что пользы в том, что ты дрожащею рукою,
Как тать хоронишь все богатство под землею?
«Но если раз почнешь  истратишь все тотчас!»
Что ж доброго, что сей металл во тьме таясь,
60 Век глыбой пролежит? Когда с скирдов громадных
Сберешь ты разного сто тысяч хлеба мер,
Твой больше ль моего возьмет желудок жадный?
А если бы ты был наемник, например,
И на хребте своем, измученном трудами
65 Носил бы к войску хлеб огромными кулями 
Ты больше ли б себе на долю получил
Пред тем, кто тяжести ни малой не носил?
Признайся, если кто, храня предел природы,
Живет довольный всем, среди своих долин,
70 Не все ль равно счастлив, когда берет доходы
Что с тысячи своих, что с сотни десятин?
«Пить слаще,  говорит,  из большего сосуда».
Но если тоже даст и малая посуда,
Чем превосходнее твой хлебный магазин,
75 Коль можно сыту быть из маленьких корзин?
Чудак! Когда тебе, раз в жизни каждый,
Нужна лишь горсть воды для утоленья жажды,
Не мог ли б ты ее пить из твоей руки?
Но нет, ты алчешь пить из самых недр реки;
80 Какая ж прибыль в том? Гоняясь за избытком,
Лишь подвергаешь жизнь опасности и пыткам;
Волна подмоет брег  и ты в пучине вод!..
Кто ж держится всегда златой средины  тот
Не будет пить с песком воды дурной и мутной,
85 И не дрожит за жизнь для прихоти преступной.
Как многих обуял слепой корысти бес!
Все мало им, кричат; у всех одно сужденье:
«Какой есть у кого достаток иль именье 
Такой тому почет, такой тому и вес».
90 Чем врачевать такой недуг закоренелый?
Оставим всякого судьбы на произвол,
Пусть тешится своей мечтой, как угорелый!
В Афинах, в старину себя так точно вел
Один скупой богач; над ним весь свет смеялся,
95 А скряга напроти́в собой все любовался.
«Пусть свищут!  говорил.  Мне любо в кладовой,
Где милые лежат златицы предо мной!..»
Так жаждущий Тантал, стоя в реке, томится,
Когда от уст его струя все прочь стремится...
100 Смеешься, вижу, ты? Но притчу применив
К себе, увидишь в ней свой образ, как в картине:
Не ты ли, золотом подвалы нагрузив,
Не смеешь и рукой коснуться, как святыни,
Мешкам, над коими зеваешь, а не спишь?
105 Лишь живописью взор свой жадный веселишь...
Ты знаешь ли, к чему благое Провиденье
Дало тебе в удел богатое именье?
Ты должен хлеб себе в запас заготовлять,
Подвалы овощем, вином и всем снабжать,
110 В чем наша бедная нуждается природа;
А что за польза с ним все дни и ночи года
Покоя не иметь боясь рабов, тате́й,
Стеречь его, страшась пожаров, грабежей?..
Я, право, соглашусь скорей всего лишиться,
115 Чем так с богатством жить! «А ежели случится,
Горячку,  скажешь ты,  внезапно испытать,
Иль долго на одре страдальческом лежать 
Не нужно ли иметь приставника в недуге,
Ко всякой нужного на случай сей услуге,
120 Кто б дать лекарства мог, врача умел сыскать,
Чтоб, к радости семьи, с одра тебя поднять?»
Да кто же рад тебе? Ты не любим женою,
Сын смерти ждет твоей; как бременем тобою
Отягощаются соседи и друзья,
125 Рабыни и рабы, и вся твоя семья,
И ты ль, что золоту всем жертвуешь священным,
Дивишься, что людьми оставлен столь презренным?
А если мнишь одной холодностью своей
Расположить к себе родных или друзей,
130 Несчастный,  время лишь без пользы потеряешь,
Осла ходить в узде в напрасно обучаешь...
И надобно ж предел желаниям иметь 
Довольно ты богат, чтоб ну́жды не терпеть.
Конец трудам! Пора почить с благодареньем,
135 И пользоваться тем, что собрано с терпеньем.
Не делай так, как тот Умидий скверно жил,
Который золота столь много накопил,
Что мерил некогда его четвериками;
А как был крепко скуп! Он наравне с слугами
140 Нередко был одет, и до последних дней
Боялся умереть от глада  что ж, злодей?
Издох под топором руки рабыни злобной!..
«Так дай же мне совет разумный и удобный 
Что делать? скрягою, иль мотом лучше жить?»
145 От крайности одной к другой переходить
Нет ну́жды вовсе нам  я, скупость порицая,
Зреть не хочу в тебе повесу, негодяя;
Большая разница быть мотом и скупым...
Все вещи созданы по чертежам своим 
150 Всему положены известные пределы,
Вне коих никогда добра прямого нет.
Я обращусь опять на первый мой предмет;
Скажу, что всяк живет, как скряга закоснелый,
Всему завидует, чужой все хвалит быт 
155 Лишь тучная коза к сосуду прибежит
С сосцами полными  завистливый бледнеет!
Меж тем как бедняков встречая на пути,
Никак себя сравнить он с ними не умеет,
И только силится другого превзойти;
160 Нет ну́жды, что иной пред ним и выше и сильнее 
Так всадники, когда пускают в бег коней,
Один перед другим стремятся вдаль быстрее,
Стараясь всячески меты достичь своей,
А перегнав других, всех тотчас забывает.
165 Вот от чего никто довольным не бывает 
И редко кто себя счастливым назовет,
Хотя, как сытый гость, век целый проживет.
Теперь я, Меценат, перо свое покину,
Боясь  не скажешь ли, что я слепцу Криспину
170 Сатирою моей в насмешках подражал,
Иль все его стихи бессовестно украл.

Муравьев-Апостол И. М., «Пять сатир Горация: в стихах», М., 1843, с. 39.

Сатира 1-я Горация. (На недовольных своим жребием.) К Меценату.


serm. i ii ambubaiarum collegia, pharmacopolae...


У музыкантов есть порок: они упрямы 
Хоть кланяйся, играть не станут пред друзьями;
А где не просят их  без умолку гудят!
Таков был наш Тигелл. Сам Цезарь, чей всех взгляд
5 В движенье приводил, ни ласками своими,
Ни именем отца, ни мерами другими,
Едва ль бы мог его упрямство победить;
А где, бываю, сам Тигелл начнет гудить 
Дивлюсь!  от первых блюд не даст гостям покою,
10 Рад уши прожужжать непрошенной игрою;
На всех в столе ладах в честь Вакхову гремел...
Покойник, он ни в чем средины не имел.
Бывало, коль идет, бежит, как трус, в сраженьи,
Иль шествует, как жрец при жертвоприношеньи 
15 Сегодня сотни слуг толпой за ним идут,
А завтра изредка с десяток лишь бредут.
Начнет ли говорить  пари́т надутой одой, 
«Ему бы быть царем, вельможей, воеводой!»
Но тотчас стихнет: «Нет! Простой мне был бы стол,
20 Насущный хлеб, да соль, да плащ или камзол,
Хоть толстого сукна, но только грел бы шею!»
Такому скромнику и миллион дашь смело,
А он его в пять дней сквозь пальцы проведет...
Бывало, ночи все трудится напролет,
25 А в день  спит крепким сном! Никто с начала века
Не зрел столь странного в поступках человека.
Постой, мне возразят, опомнися, дружок!
Уже ли ты один всех слабостей далек?
Ни слова! Я и сам с грехом, готов признаться,
30 И больше всех могу упрекам подвергаться;
Вот Мений Новия заочно стал язвить 
«Постой,  прервал сосед,  тебе ль других судить,
Когда ты сам себя едва ли лучше знаешь?
Ты ль слабости свои от нас сокрыть смекаешь?
35 Что ж за беда? Я сам себе прощаю их!»
«Вот самолюбие! Порок людей пустых!
Преглупый эгоизм, не стоящий прощенья!
Когда в себе не зришь пороков, заблужденья,
3ачем же зорок ты на слабости друзей,
40 Следишь их, как орел, как Эпидавров змей?
Не в праве ли они и на твои пороки
Излить, в свою чреду, преколкие упреки?»
Такой-то, говорим, невежда, зол и груб,
В хорошем обществе неловок, вял и глуп;
45 Он всех смешит своей прическою старинной,
Закутан мантией, как саваном, предлинной,
В широких туфлях, чуть не падает, чудак!
А знаешь ли, какой по сердцу он добряк?
Ты в свете не найдешь душой ему подобных,
50 Он лучший друг тебе  пусть нет в нем благородных
Оттенков людкости; пусть плох на нем покрой 
Но как богат умом; но гений он какой!..
Ты лучше б сам себя рассматривал прилежней 
Не кроются ль в тебе остатки порчи прежней,
55 Которую всосал ты с матерним млеко́м,
Не все ль еще с дурной привычкою знаком?
Как часто на полях, где редко плуг проходит,
Лишь хворост, на кострах сжигаемый, восходит!
Представь себе того, кто без ума влюблен
60 В свою прелестницу: как слеп бывает он
Ко всем ее тогда грубейшим недостаткам!
Он иль не видит их, иль в упоеньи сладком
Любуется всегда и глупой, и дурной,
(Как никогда Бальбин служанкою рябой).
65 О! Если б то же мы имели обольщенье
При слабостях друзей! Такое ослепленье
Вменялось бы нам в честь, служило похвалой!
Мы оскорбляемся дурной в друзьях чертой!
А как любуется отец родимым чадом?
70 Сын кос? Нет, у отца сынок с орлиным взглядом;
Сын недоросль, урод и гадок, как Сизиф?
Нет, он в глазах отца игрушечка  красив!
Чуть ноги движет сын нескладные, кривые?
«Нет,  папенька твердит,  нет  ножки золотые!»
75 Вот так-то бы и нам с друзьями поступать.
Живет ли скупо кто  мы можем тут сказать:
«Он умный эконом!» Хвастун ли кто болтливый?
«Он любит показать свой дар красноречивый!»
Кто кажется нам груб и резок на словах,
80 Мы скажем: «У него душа вся на устах!»
Иной горяч в словах, гневлив до исступленья 
«Но у него живой характер от сложенья!»
Вот верный способ нам друзей приобретать,
И их любовь к себе до гроба сберегать!
85 Но, ах, мы и добро нередко искажаем,
Сосуды чистые лишь скверной наполняем.
Как часто доброго зовут у нас глупцом,
Умом степенного  болваном или пнем!
А кто всех избегать опасностей умеет,
90 К кому нарядный плут подкрасться не успеет,
Кто твердо знает свет  где зависть, клевета
Наполнили собой все в обществ места, 
Того уж не зовут разумной головою,
Но тонким хитрецом, лукавою лисою...
95 Вот, если, Меценат (как мне во всякий час
Доступен вход к тебе), иной бы не спросясь
Вдруг втерся без стыда в твое уединенье,
Где пустословием прервал бы наслажденье
При нашем чтении в укромной тишине 
100 «Несноснейший наглец! Он не в своем уме!» 
Сказали б мы о нем. Увы! Как люди скоры 
Давать самим себе худые приговоры!..
Кто без пороков в мир родился под луной?
Тот свят, кто меньше их имеет за собой.
105 Кто добрый друг  всегда, коль совести внимает,
Пороки ближнего любовью покрывает.
Так, если на своих правдивейших весах
Он зрит наш перевес в добре, а не в грехах,
Пусть к доброй стороне весы свои наклонит;
110 За то и он своих достоинств не уронит,
Когда любовь его положат на весы.
Ты требуешь, чтоб друг умел найти красы
В твоем дурном лице  терпи и сам урода,
Хотя б к нему была безжалостна природа.
115 Наш долг друзьям всегда погрешности прощать,
Когда хотим себе прощение снискать;
Когда ж упорна так в сердцах людских до гроба
Болезнь невежества, к чужим порокам злоба 
Что ж нравственный закон в бездействии молчит?
120 Зачем всех слабостей он строго не казнит?
Когда бы кто раба, созвав гостей обедать,
Повесил за вину, как счел слуга отведать
Остатков соуса, иль рыбы взять кусок 
Не больше ль был бы тот безнравствен и жесток,
125 Чем глупый Лабеон, в глазах людей разумных?
Не первого ль тебя включить в число безумных,
Иль даже кровопийц? Чуть брат твой погрешил 
Другой из жалости давно б его простил,
Чтоб в свете не прослыть Зоилом, людоедом;
130 А ты или на нож готов за то с соседом,
Иль бегаешь его, как бегает везде
Должник от своего ростовщика в беде 
Что в срок ему не внес процентов с капиталом, 
Боясь, что он его прижмет пред трибуналом
135 И горьких тьму над ним упреков разразит 
Бедняк пред ним как лист трепещет и дрожит!..
Сосед мой захмелел в час шумного разгулья,
Забылся за столом до крайнего безумья 
То блюдо вдребезги заветное разбил,
140 То жадный, у меня цыпленка подхватил 
Что ж? Я ль ему за то век буду неприятель?
А если б он был вор, обманщик, иль предатель 
Тогда бы как мне с ним велел ты поступить?
Кто в равной степени мнит всякий грех судить,
145 Тот в самом опыте находит преткновенье:
И с здравым разумом не в лад сие ученье,
Ни с нравами людей, ни с пользою самой,
Как матерью добра и истины прямой.
Тогда, как в первый раз развелся в поднебесной
150 Род смертных, род зверей грубейший, бессловесный 
Они сражалися за пищу, за покой,
Сперва то камнями, дубиною простой,
Потом оружие им ну́жда все ковала,
Пока словесность им язык не развязала;
155 Тут стали звуками все чувства выражать,
И именем своим вещь кажду называть.
Тогда наскучил им мятежный быт разбоя;
Они обо́бщились, твердыни, грады строя,
Законы и́здали, поставили суде́й,
160 Чтоб не было у них насильства, грабежей.
Но, женщина везде (кроме одной Елены)
Была виной войны кровавой и измены!
Какой герой не пал во пламенном бою
Постыдной смертию за милую свою!
165 Как звери дикие друг друга лишь терзали,
И кто сильнее был  под тем и издыхали.
И так, боязнь насильств изобрела суды;
Сей истины везде находим мы следы,
Лишь следует раскрыть все летописи века 
170 Природа не сильна наставить человека
Так верно различать ложь с правдою прямой,
Как дан ему инстинкт с разумною душой 
Добро распознавать от вредного, пустого,
Полезного искать и удаляться злого.
175 Какой философ мне возьмется доказать,
Что равный грех  в чужом саду орех сорвать
И ночью с хищною вломиться в храм рукою?
Нет, нужно правило, чтоб казнь всегда с виною
Была преступнику равна; чтобы́ не драть
180 С живого кожи там, где нужно розги дать.
Когда б ты исправлять стал детскими лозами
Достойного плетей  махнул бы я руками!..
Но вот беда, что у тебя в глазах
И тать, и душегуб в одних стоят грехах;
185 Что, если бы тебя судьей, царем избрали 
Все в уголовный суд без милости попали!
Мне кажется, кто мудр  тот Цезарь, князь, и Крез,
И мастер дорогой, и все дары небес
Имеет при себе; чего же ты алкаешь,
190 Коль мудрости в себе сокровища вмещаешь?
«Не так я понял мысль Хризиппа-старика, 
Ты скажешь мне.  Кто зрел, чтоб мудрого рука
Знакомилась когда с простыми ремеслами?
А ты и цеховых в ряд ставишь с мудрецами!»
195 К чему такая спесь? Наш певчий Эрмоген,
Хоть век в отставке спит и голосу лишен, 
Но все еще артист и музыкант изрядный;
А деловой Алфен, торгаш, хитрец нарядный,
Все бросив ремесло и лавочку закрыв,
200 Век брадобреем жил  и не был ли счастли́в?
Итак, кто своего хороший мастер дела,
Тот Цезарь сам себе  скажу пред всеми смело!
Какой же Цезарь ты, коль за тобой бегут
Ребята-шалуны и бороду дерут?
205 Ты палкой от себя сих дерзких отгоняешь,
Но тем лишь бо́льшую толпу зевак скликаешь,
Кричишь, ругаешься, бросаешься на всех!..
Тебе ль быть Цезарем? Ты курам, право, смех!
Философ-горе! Нет, пора с тобой расстаться;
210 Ступай за грош в реке с Криспином покупаться;
Лишь сей Зоил в твоей достоин свите быть.
А я хоть не мудрец, и век останусь жить
С моими слабостьми, но на друзей с надеждой
Счастливее, чем ты под пышною одеждой,
215 Скончаю быт простой  друзья мне всё простят,
И я друзьям прощать во всем охотно рад!

Муравьев-Апостол И. М., «Пять сатир Горация: в стихах», М., 1843, с. 1017.

Сатира 2-я Горация. (Книга 1.) О снисходительности к недостаткам друзей.


serm. i iii omnibus hoc vitium est cantoribus, inter amicos...


За всяким певцом есть тот порок, что если, хотя между приятелями, попросить его, чтобы запел... Ни из чего на свете! Когда же самому вздумается  так и узнать нельзя. Таков был сардинец Тигеллий. Августу, который бы и принудить мог, если бы захотел, никогда не удавалось упросить его, ни из дружбы к себе, ни ради памяти Цесаря; а как, бывало, самого охота возьмет, то от яиц до яблок Ио Бахус без умолка повторяет, согласуя голос свой то с верхнею, то с нижнею струною тетрахорда. В нем все было непостоянно: бежит иногда скоро, как будто бы от неприятеля; иногда же выступает так важно, как канифоры, несущие дары Юноне. То рабов двести содержит, то довольствуется десятком. Иногда так высокопарно глаголет, что только цари да тетрархи и на языке у него потом вдруг смиренничает: был бы у меня стол треножник, раковина с чистою солью, и одежда хоть грубая, лишь бы только от стужи защищала, и я доволен. Дай же этому умеренному, малым довольному человеку, миллион, и через пять дней ничего не останется в кошельке. Ночь он всю напролет до света просидит, а день целый прохрапит; одним словом сказать: такого непостоянного человека не бывало никогда.

Теперь же спроси меня кто-нибудь: а сам ты каков? Разве безгрешен? За мною другие пороки, может быть, и не меньшие. Я признаюсь; не так, как Мений. Тому случилось однажды заочно злословить Невия; некто, перебив речь его, сказал: остановись, дружок! Разве ты сам себя не знаешь, или думаешь, как неизвестный, нас словами заметать? Я дело другое, отвечал Мений; я сам себе прощаю... В том-то и есть глупое самолюбие, постыдное и посмеяния достойное. Как! На свои пороки ты близорук, а на чужие так зорок, как орел, или как эпидаврский змей? Но долг красен платежом; присматривать станут и за тобою.

Разбирая недостатки в знакомых своих, ты о таком-то говоришь: Он слишком горяч; не умеет приноравливаться к обхождению наших остряков; да, к тому же, совсем не по вкусу нынешнего света; волосы выстрижены по-мужицки; платье на нем обвисло; широкая обувь болтается на ноге. Согласен; но он так честен, что не может быть человека его честнее; но он тебе лучший друг; и под грубою наружностью его скрывается разум отличный; то не лучше ли бы тебе, его оставя, в самом себе покороче рассмотреть, нет ли каких пороков, которые в тебе или природою насаждены, или от дурной привычки возрасли. Лучшая земля, когда запустишь ее, покроется бурьяном, который на то только годен, чтобы жечь его.

Посмотрим на влюбленных; они до того бывают ослеплены страстию к любовницам своим, что не только не видят в них гнуснейших пороков, но ими-то иногда и пленяются. Таков был Балбин, которому все нравилось в Агне, а особенно полип ее, Я бы желал, чтобы мы и в дружбе подобно сему обманывались, и чтобы таковому заблуждению присвоено было название добродетель означающее. Как родители к детям, так мы к друзьям нашим должны быть снисходительны, и недостатками их не гнушаться. Косоглазого отец назовет зайчиком; карла, каков бы выродок Сизиф  цыпленочком; кривоножке, толстопятому, каждому нежная родительская любовь придумает название приличное, но не оскорбительное. Так бы и нам с друзьями поступать должно: скупого бы называть умеренным; враля, хвастуна  забавным в обществе; грубого, на речи дерзкого  человеком прямым и твердым; вспыльчивого  отважным; в этом-то, по-моему, состояло все искусство наживать друзей и, нажив их, сохранять навсегда. Мы же, напротив того, и самую добродетель в порок извращаем; стараемся и чистый сосуд осквернить  честно ли кто с нами поступает? Он трус  кто разборчив и не скор; тот глуп  убегает ли кто от крамол, и невредим живет посреди света; вместо того, чтобы назвать его человеком осторожным и умным, он слывет у нас коварным притворщиком. О простаке таком, как я, например, который охотно к тебе, Меценат, являюсь, часто не вовремя вхожу и пустяками моими мешаю тебе читать или размышлять, довольно бы сказать: докучлив! Нет, мало; говорят: здравого смысла лишен. Увы, как, не одумавшись, произносим мы против самих себя жестокий приговор! Безгрешным никто не родится на свете; и превосходство наше лишь в том только, чтобы меньшими пороками удручаться. И так, кто захочет быть мне прямым другом, тот без пристрастия разбери во мне, что есть доброе и что худое; и если первого больше, то по нем и полюби меня; да и с собою позволь на таких же условиях поступить и на тех же весах дай и себя взвесить. Хочешь ли, чтобы не гнушались желваком твоим? Не примечай чужих бородавок; по всей справедливости кто себе просит прощения, тому должно и ближнего прощать.

Впрочем, когда уже мы не в силах вовсе истребить в сердцах наших гнев и другие пороки, в безумцах вкоренившиеся, то, по крайней мере, для чего рассудку не употреблять весов своих и меры на то, чтоб осуждать на казнь преступлению соразмерную? Если б кто велел распять раба своего за то только, что, снимая блюдо, он полакомился остатком рыбы в теплом еще ее рассоле; благоразумные люди не сочтут ли его сумасшедшим, и пуще самого Лабиена? Приятель твой провинился и так легко, что, не будучи жестоким и суровым, нельзя не простить ему; ты же возненавидел его и убегаешь как от Рузона должник, который  бедняга!  если к первому несчастному числу месяца нигде и никак не достал денег, ни на капитал, ни на проценты, то осужден, как пленник вытянув шею, слушать чтение нелепых его бытописаний. Как! Лучший приятель остынет мне за то, что случится ему раз лишний выпить, или неосторожно рукою столкнуть Эвандрову чашу; или же схватить с блюда цыпленка на часть мою назначенного; что же бы мне осталось делать, если б он украл, или открыл вверенную ему тайну, или же отрекся от поручительства своего?

Когда дело разбирать по сущей справедливости, то можно привести в затруднение даже и тех, коим угодно почитать все без разбора преступления равными между собою. Против их здравый смысл, добрые нравы, и даже сама польза, от которой и суд, да чуть ли и права все не получили свое начало. В начале бытия, когда животные только что выползли из земли, род человеческий, грубое и немое стадо, сражался за поры и желуди  кулаками, потом палицами, и на конец уже, по долгим опытам, оружием  до тех пор, как, узнав употребление языка, составилось слово, вещи получили наименования, и люди стали друг друга понимать. Тогда воздержались от беспрестанных драк, начали ограждать селения и предписывать законы, чтобы не было в обществе ни вора, ни разбойника, ни нарушителя святости брака. Конечно, и до Элены бывали женщины причиною кровопролитных битв; разница только в том, что безвестны пали те, которые, подобно диким зверям, похищали жен без разбора и низлагались сильнейшими, как быки в стаде коров.

Что страх насильства произвел законы, в том должен признаться всяк, кто раскроет летописи мира. Природа не учит нас различать справедливое от несправедливого так, как учит она полезное нам от вредного, или приятное от противного; да и умствование не убеждает в том, что в равной степени преступил тот, который в чужом огороде вытоптал чужую капусту, и тот, который ночью похитил освященные сосуды. К сему служат законы: гражданские условия, чрез которые соразмеряется казнь преступлению и не допускается до того, чтобы заслуживающий плеть высечен был кнутом.

Я, впрочем, не опасаюсь, чтобы ты наказал розгами того, который и более заслужил; как, по словам твоим, все одно  что вор, что разбойник, что малый грех, что большой; то я боюсь угроз твоих, чтоб, сделавшись Цезарем, ты не вздумал бы казнить за все без разбора одним мечом... Но что я говорю сделавшись Цезарем! Если единственно мудрый и богат, и искусный он сапожник, и красавец, и царь  чего же тебе более?..

Не понял ты слов отца нашего Хрисиппа (говорит он): мудрый ни башмаков себе не шьет, ни туфлей; однако же он сапожник... Это почему? Когда музыкант Гермоген молчит, он зато не престает быть искусным музыкантом и певцом; и хитрый Алфен, хотя покинул битву и лавку затворил, но все-таки брадобрей; так и мудрец единственно есть искуснейший художник всякого ремесла (хотя и не упражнялся в нем), следственно и царь... Чтобы тебе всю бороду выщипали, владыко над владыками! Лишь ты появишься на улице, и наглые мальчишки привяжутся к тебе толпою, а ты, лая и обороняясь палками, чуть не треснешь с досады!.. Но чтоб мне не задержать тебя! В провожании единственного царедворца твоего, безмозглого Крисиппа, шествуй!.. В торговую баню; мойся за квадрант , а я, глупый человек, живя с милыми друзьями, невзыскательными, за то, что и сам к ним снисходителен, в простой доле моей счастливее тебя, царя, век свой проживу.

«Чтение в Беседе любителей русского слова», СПб., 1812, № 6, с. 8999.

1. От начала ужина до конца. Ужин древних римлян начинался с яиц всмятку, и оканчивался плодами.

2. На счет Вергилия.

3. Квадрант  самая мелкая римская монета, так как бы у нас полушка.


serm. ii ii quae virtus et quanta, boni, sit vivere parvo...


Послушайте, друзья! Я песню вам спою,
Но (наперед скажу) чужую, не свою 
Я перенял ее у нашего соседа,
Офела доброго, в час скромного обеда,
5 Где он, мудрец простой, философ без систем,
Любил и одобрял умеренность во всем.
Но слушайте не там  за жирными столами,
Не за громадой яств, где все перед глазами
Беспутным мотовством и роскошью блестит,
10 Где притупле́нный вкус сластями лишь мерзит;
А прямо натощак примите наставленье 
Вот слово в слово вам Офеллово ученье!
«Где подкуплен судья  найдем ли правду там?
Коль погоняешься за зайцем по лесам,
15 Верхом во весь опор мчась на коне ретивом;
Или́, привыкнув жить, как грек, в быту ленивом,
Не любишь выносить воинственных трудов
Как бодрый римлянин  ты тешиться готов
Во всякий день мячом, сей легкою игрою,
20 Где ты не изнурен ни телом, ни душою,
Тогда-то, потрудясь, почувствуешь ты глад,
И всякому куску, по ну́жде, будешь рад;
Не скажешь: «Дай вина фалернского, иль меду!»
С приятностию пить простую станешь воду;
25 Не спросишь поваров, не вспомнишь о прудах,
Где рыба жирная затворена в садках, 
Ты хлеба с солию кусок скорей отломишь
И тем докучливый желудок успокоишь».
«Как?  скажешь,  можно ль быть довольну сей крохо́й?»
30 «Мой друг! довольство все не в роскоши одной,
Но в нас самих живет  там с лучшею приправой
Наш стол, где от трудов льешь пот с лица кровавый.
А бледный сластолюб, раздутый весь как мех,
Ни в чем не чувствует ни сласти, ни утех,
35 Ни в свежих устрицах, ни в стерляди отличной,
Ни в лучших ка́плунах, ни в дичи заграничной».
«Да как же,  скажешь мне,  не соблазниться там,
Где подают на стол павлина?» Я и сам
Причудлив (признаю́сь) на вещи дорогие 
40 Там и на ум нейдут отличные жаркие!
И правда; что в столе вещь редкая  павлин, 
Он покупается лишь золотом один.
За то, что хвост его прекрасный, разноперый
Как живописна ткань пленяет наши взоры.
45 Что ж? Ежели павлин вошел в такую честь 
Ужели станешь ты его и в перьях есть?
И так же ль он красив, когда идет в жаркое?
А мясо у него не лучше чем другое;
Признайся ж, что тебе наружность лишь мила.
50 Когда бы подали нам щуку средь стола,
Узнал ли б ты ее по вкусу  где ловилась?
Иль в Тибре плавала, иль в море уродилась?
Иль Рим ее нам дал, иль чуждых стран брега?
Тщеславному одна наружность дорога!
55 Ты любишь чебака  коль в нем три фунта тянет;
Но не разрежь в куски  никто и есть не станет
Зачем бы также щук огромных не любить?
За то ль, что можно их не дорого купить?..
«Как весело глядеть, когда на блюде длинном
60 Несут огромну вещь, в величии картинном!» 
Кричит обжорливый, как гарпия, в столе.
О ветры знойные! Дохните по земле,
Чтобы́ все лакомства скорей пред ним смердели!
Что говорю? Они давно уж омерзели,
65 При всей их свежести, когда желудок сыт
И, от излишних яств расстроенный, болит.
По ну́жде ищет он в диете облегченья,
И любит кислые и горькие коренья.
И так умеренность и в наши времена
70 Не вовсе от среды лиц знатных изгнана;
И в наших пиршествах не все еще спесивы 
Едят и яйца, и вялые оливы.
Галлоний, претор наш, давно ль глупцом прослыл,
Что первый осетра́ в столе употребил?
75 Ужель, кричали все, в морях нет рыбы боле?
Спокойно палтус наш в реках гулял на воле,
Спокойно журавли свой род могли плодить,
Пока не выдумал Семпроний их ловить.
Теперь лишь кто скажи: «Нырки в жарком прекрасны!» 
80 Вся наша молодежь (так мы к худому страстны!) 
Вся бросится его примеру подражать.
Есть разница (Офел изволит рассуждать)
Между́ умеренным и низким в пище скрягой 
Какая людям честь, с слепой на все отвагой,
85 Из крайности одной в другую приходить?
Вот наш Авидиан (ему б собакой быть!)
Весь век свой кормится оливами гнилыми,
Лесной свидиною, кореньями простыми.
Какая низость! Он и в праздник годовой,
90 И в день рождения, в день брачный, дорогой,
Одетый женихом, в торжественном уборе,
Какой готовит стол? Посмотришь  смех и горе!
Велит подать гостям прокислого вина,
Поставить зелени, гороху иль пшена,
95 И маслом годовым (а масло уж воняет!)
Из фляги фунтовой по капле приправляет 
Лишь уксус старый льет прещедрою рукой!
«Так как же должен жить муж с умной головой?
С кого возьмет пример? Там  крайность, здесь  другая!»
100 Он с честью проживет средину сохраняя,
Не взбесится на слуг, когда дает приказ,
Как наш Альбук-старик; не сделает проказ,
Как Невий наш простак, подав без уваженья
Испорченной воды гостям для умовенья 
105 То было бы еще и крайность, и порок.
Прими же от меня полезный сей урок 
Как жизнь воздержная, без прихотей излишних,
Бывает матерью благ лучших и отличных!
И первый плод ее  здоровье, крепость сил.
110 Коль хочешь знать, с чего ты сделался так хил,
При множестве затей трапезы прихотливой,
То вспомни стол простой, свой прежний быт счастливый 
Как был тогда румян, здоров всегда и свеж!
Когда ж теперь сластей сброд всякий ешь,
115 Жаркие, соусы, то рыбу, то дичину 
То мудрено ль привить недугов злых причину?
Невольно лакомства желудок повредят,
Измучат желчию, мокротой отягчат.
Смотри, как бледными выходят все тенями
120 Из-за стола где был гостиный двор с сластями 
Какое ж зло душе!.. Сей луч небес благих,
Дыханье божества,  от брашен дорогих
Не отягчается ль при теле утучнённом
И в нем не гаснет ли как в блате вод зловонном?
125 Смотри же, как другой, при трезвости своей,
От сна спокойного бодр телом и душей,
Встает и к должности спешит, живой, здоровый;
А к случаю запас имеет уж готовый 
Хоть праздник годовой придет  покой ли взять
130 Захочет, чтоб себе сил, бодрости придать, 
Иль немощь старости подкрадется с летами,
Когда ее нежней должны лелеять сами.
А ты, во цвете лет и с крепостию сил,
Когда излишеством себя уж изнурил,
135 Что сделаешь с собой, питомец неги вялый,
Когда почувствуешь в груди, в боках завалы,
Иль дряхлым стариком при костыле пойдешь?..
О, как у прадедов обычай был хорош!
Имея тот же вкус, бывало, как все блюдо
140 С любимым кушаньем (хоть отзывалось худо)
Хранили, чтоб его с гостями разделить,
А не самим скорей, в обжорстве, проглотить!
Златые дни! Почто тогда я не родился,
И с честными людьми трапезой не дружился?
145 Но должен же и честь свою ты сберегать,
Которую никто не может променять
На самый сладкий глас похвальной, громкой оды 
Представь, как страждет честь, а с нею и доходы,
Тогда, как палтусов огромных подают
150 В пиру твоим гостям на лоне длинных блюд;
Представь, как на тебя родня и все соседы,
В негодовании, клянут твои обеды,
Как после сам нося от совести укор,
И тщетно возводя молящий к смерти взор,
155 Ты до того дойдешь, что, может быть, и праха
Не спрячешь без долгов... «Такого,  скажешь,  страха
И горькой участи пусть Фразий ждет себе 
А я, благодаря еще моей судьбе,
Доходы верные, богатые имею,
160 Хотя не царствами, не тьмой рабов владею!»
Прекрасно! Только что ж ты доброго творишь,
Когда обилием своим, как Крез, блестишь?
Богат с избытком ты: что ж бедным  но с душою
Достойной счастия  добра не льешь рекою?
165 Что ж храмы древние в развалинах стоят?
Неблагодарный, ты из золотых громад
Жалеешь подарить кой-что отчизне милой!
Иль думаешь, что ты один и за могилой
Останешься всегда таким же богачом?
170 О! Если на тебя судьба придет с бичом 
Как над тобой толпа врагов смеяться станет!
Посмотрим, кто смелей в лицо Фортуне взглянет 
Питомец ли сластей и прихотей своих,
Погрязший всей душой в утехах лишь плотски́х,
175 Иль тот, кто вел себя расчетливо, воздержно,
И помня черный день, не расточал небрежно
Телесных сил, всегда готовый в бой вступить?
Но чтоб сильней, друзья, вас в этом убедить 
С Офелом я знаком почти от колыбели;
180 Он не роскошней жил (мы сами это зрели)
И в прежнем счастии, как нынешней порой.
Бывало, на своей усадьбе небольшой,
Отрезанной ему за подвиги в награду,
Довольный уголком себе с детьми и стаду,
185 Имея от найма́ достаточный доход,
Говаривал в семье как скромно он живет:
«Я в будни никаких причуд в столе не знаю.
Будь зелень с ветчиной  и больше не желаю!
А если дорогой и редкий гость придет,
190 Иль с поля от дождя приятель завернет 
Я рад душой. И что ж?.. Простое угощенье!..
За рыбой не пошлю в столицу пресыщенья 
Козленка подадут, да блюдо из цыплят;
3а тем пойдет десерт  то свежий виноград,
195 То смоквы сочные  и стол у нас нарядный!
Потом запенится сок в чашах виноградный,
Цереры доброй в честь за счастие полей, 
И радостью горит чело моих гостей!
Чего бояться мне? Пусть гневною рукою
200 Отяготеет рок вторично надо мною 
Чего еще лишит?.. О дети! Как бедней
Еще мне с вами жить в долине скромной сей 
Как с первых дней стал жить вторым ее владельцем?
Кто не был на земле лишь временным пришельцем?
205 Не всякому ли свой назначен свыше срок?..
Пусть кто нас выгонит  его ждет тот же рок;
И он в свою чреду (смотри!) иль от разврата,
Иль от незнания всех происков Сената,
Наследник ли другой его переживет, 
210 Невольно с полосы родной своей сойдет.
Давно ль сия земля Умбреновой считалась?
Потом она в удел Офелу уж досталась;
А после, может быть, и все простятся с ней 
Мы лишь меняемся владением полей.
215 О, дети, мужества в сей жизни не теряйте,
И грудью твердою удары бед встречайте!»

Муравьев-Апостол И. М., «Пять сатир Горация: в стихах», М., 1843, с. 1825.

Офел, или Похвала воздержности. Сатира из Горация. (Книга 2.)


Ст. 155156. И праха не спрячешь без долгов. В подлиннике стоит: и веревки, чтобы удавиться, нечем будет купить.


serm. ii v 'hoc quoque, tiresia, praeter narrata petenti...


[У.] Еще, Тирезия, еще к тебе прошенье 
Я разорен кругом, все потерял именье;
Как бы поправиться?.. Да перестань шутить!..
[Т.] Лукавец! Ты успел из Трои уж приплыть
5 В Итаку, где узрел брега отчизны милой, 
И не доволен все?.. [У.] Оракул мой правдивый!
Сбылись твои слова  вот видишь, как домой
Я возвращаюсь нищ, с одной почти сумой!
У Пенелопы всё  и двор, и кладовые
10 Искатели руки расстроили вконец;
Что ж честность, знатный род? Подпоры там плохие,
Где вовсе нечем жить!.. [Т.] Не в шутку ж, молоде́ц,
Ты трусишь бедности; так я тебе открою 
Как можешь ты опять разбогатеть с женою...
15 Вот, слушай  кто тебе дрозда ли подари́т,
Другую ли из птиц красивую на вид 
Неси скорей туда, где роскошь обитает,
Где дряхлый сибарит в забавах доживает...
И все, что редкого в садах твоих растет,
20 Цветы ли лучшие, с дерев ли первый плод,
Не оставляй своим ни ларам, ни пенатам,
А прямо в дар неси богатого к палатам...
И кто бы ни был он, преступник ли какой,
Иль пойманный беглец с повинной головой,
25 Братоубийца ли, бродяга ли без роду 
Дай руку ты ему, коль просит, с ним иди...
[У.] В уме ль, Тирезия?.. Как! Этому уроду,
Чтобы́ я руку дал?.. Нет, полно; не суди
Так низко обо мне; когда живал я в Трое,
30 Привык все с знатными, с вельможами ходить!
[Т.] Не слушаешь? Смотри ж, беднее будешь вдвое...
[У.] (Соглашаясь.) Что делать? Надобно всю спесь переломить 
Не раз я испытал такие ль искушенья?..
Лишь только научи  откуда мне именья,
35 Сребра и золота полегче бы достать?...
[Т.] Сказала я тебе, теперь скажу опять:
Найдешь ли старичка  все приложи старанье,
В духовное к нему втереться завещанье.
Раз первый, раз другой брось удочку в реку́,
40 Хоть рыбка хитрая, сорвав кусок, обманет,
Надежды не теряй  служи лишь старику...
Случится ль, что богач бездетный спорить станет
В судах, где заведет он тяжбу с кем-нибудь;
Хоть в нем нет совести, хоть он и притесняет
45 Невинных  за него ты адвокатом будь!..
А честного  когда он право защищает,
Будь он отец детей, будь добрый муж жены,
Оставь его  держись противной стороны,
С его соперником войди скорей в сношенье,
50 Коль хочешь выиграть его расположенье 
Польсти ему: «О Квинт! Я всей к тебе душой
Привязан, по твоей добро́те, дорогой!
Знакомый с ябедой, я все проделки знаю
По тяжбам и судам; и клятвой уверяю,
55 Что самому себе позволил бы скорее
Глаза все выколоть, чем допущу людей
Именья твоего коснуться иль расстроить!
Уж я берусь тебя всей силой успокоить,
Клянусь, что никому по иску, по делам
60 Ругаться над тобой или́ шутить не дам!»
Тут убеди его ничем не заниматься,
А более всего здоровье сберегать.
Затем все на себя ты должен взять, сражаться
Со всякой трудностью, и цели достигать,
65 Хотя б зной солнечный все камни растопил,
Хотя б седой Борей все Альпы заснежил...
«Смотри-ко,  скажет всяк, в ребро толкнув другого, 
Какого Квинт поддел сотрудника лихого,
Какой старательный, радушный для друзей!»
70 И тут-то тьму сберешь китов и стерлядей!
Вот у богатого отца всего именья
Один наследник  сын, но вянет как цветок!
Не как уж с холостым имей с ним обхожденье,
И покажи, как всей корысти ты далек.
75 Умей тогда к сынку нежнее приласкаться,
Чтоб батюшки его вторым сынком назваться;
И если первого судьба во гроб сведет,
На место праздное тебя уж призовет 
На свете этой нет вернее лотереи!..
80 Еще прими совет, еще послушай феи 
Найдешь ли старика  пустого хвастуна, 
Кем за нос водит раб, иль ловкая жена 
Держи их сторону; хвали ему нарочно
Их преданность, любовь  и про тебя заочно
85 Они ему в глаза какую пустят пыль!..
Я кстати расскажу, какая в Фивах быль,
На старости моей, в глазах моих случилась.
От скупости одна старуха умерла;
Что ж в завещании ее тогда открылось?
90 «Чтоб маслом мертвая помазана была,
Чтоб масляный сей труп сам голыми плечами
Ее наследник нес»,  а мысль поймете сами 
Хотела вырваться и мертвая из рук;
Так тесно было ей от всех его докук!..
95 Будь скромен более для всяких посещений,
И в ну́жде лишь одной к услугам будь готов,
А лишних и пустых не делай угождений 
Коль барин молчалив, невесел и суров,
Ты говорливостью ему тотчас наскучишь;
100 Да и молчанием, друг, пользы не получишь...
Представь ему себя покорнейшим слугой,
Ходя на цыпочках с поникшей головой.
Дохнет ли ветерок  ты предложи накрыться,
Иль скутаться плащом, чтобы́ не простудиться...
105 Толпится ли народ, где надобно идти, 
Ты первый будь его хранитель на пути,
Раздвинь пред ним толпу усердными плечами 
К услугам сме́тлив будь со всеми мелочами!
Коль барин  говорун, ты слов не прерывай,
110 Речь каждую его всем слухом пожирай.
Он любит похвалы? Хвали до пресыщенья,
Хотя б и сам просил пощады, снисхожденья;
Лей воду в этот мех, пока не лопнешь сам...
Когда ж наступит всем конец твоим трудам,
115 И верный слух дойдет: «Улисс в четвертой доле
Наследником!»  «Увы!»  воскликни горько вслух;
Скончался мой Дамас, мой благодетель, друг!
Подобного ему мне не видать уж боле!
И тотчас прослезись  коль выжмется слеза...
120 Так нужно, чтоб в лице луч радости, нескромной
Игрой своей, другим не бросился в глаза.
Поручат ли тебе обряд исправить похоронный 
Пристойно делай все; с приличием устрой
И гроб, и памятник, чтоб с доброй похвалой
125 В соседстве о тебе все люди отозвались;
А если бы в числе наследников сыскались
Такие старички, которых вестник злой 
Удушье  уж зовет ко двери гробовой, 
Скорее вызовись с радушным предложеньем:
130 Что ты готов своим наследственным именьем
Меняться с кем-нибудь, хоть домом, хоть землей 
С какой угодно им уступкой и ценой...
Довольно, мой дружок, прощай; опять мне надо
У Прозерпины быть на прежней службе ада!..

Муравьев-Апостол И. М., «Пять сатир Горация: в стихах», М., 1843, с. 3540.

Тирезия и Улисс, или Искатели наследств. (Сатира V кн. 2.)


Ст. 1. Тирезия. Волшебница.

Ст. 9. У Пенелопы. Жена Улисса  известная примерною супружескою верностию в древности.

Ст. 134. Быть на прежней службе ада. Тень волшебницы, без сомнения, была вызвана на определенное время.


serm. ii vi hoc erat in votis: modus agri non ita magnus...


Одно желал найти я в жизни утешенье 
Иметь свой собственный усадьбы уголок,
Дом с чистым садиком, при нем воды поток,
Да лесу десятин немного близ селенья;
5 Желал  и небеса с избытком даже мне
Послали этот дар; я больше не алкаю.
Сын Маин, под твою защиту прибегаю 
Продли мой скромный быт здесь в сладкой тишине!
Ты знаешь  не умел я низкими путями
10 Именье умножать, тем больше не люблю
Мотать, губить его преступными страстями,
И небо никогда так глупо не молю:
«Ах! Если б случай был земли прирезать боле,
И вдвое расшири́ть, раздвинуть это поле!
15 Ах! Если б удалось (как был бы я богат!)
Отрыть мне под землей в старинных урнах клад,
Как некогда один (благодаря Алкиду!)
Работник клад нашел и так разбогател,
Что землю ту купил и ею век владел!»
20 О, нет! Довольный всем, я из границ не выйду;
Лишь об одном к тебе, Меркурий, мой обет 
Пускай мои стада тучнеют здесь, плодятся,
Пусть нивы жатвою обильной золотятся;
Да сбереги мой ум от лени и сует,
25 И будь всегда, как был, мой добрый покровитель!
Когда, оставив Рим, я в здешнюю обитель,
На выси гор крутых как в крепость удалюсь 
Порывов гордости здесь чуждый, не боюсь
Ни с юга жарких дней, ни осени тяжелой,
30 Не мучусь зрелищем жертв смерти скороспелой...
Кому же посвящу досужной лиры строй
Как не тебе, моя усадьба, мой покой?
О Янус, утра вождь! О ты, кем с первою зарею
Все люди движутся к дневным своим делам
35 (К которым их призвать угодно небесам),
Тебя сперва коснусь я лирою моею!
Когда в столице я  кто утренней порой
Влечет меня с одра, порукой быть за друга?
Ты шепчешь мне: «Вставай, нужна ему услуга!
40 Спеши, чтобы тебя не упредил другой!..»
И что ж? Пусть Аквилон все нивы обнажает,
Пусть время дня зима в круг малый сокращает,
Все должен я идти!.. И там, к своей беде,
За иск готовлюсь сам к расплате на суде!
45 Спешишь домой  но тут борись людей с толпою;
Тут опоздавшие обидятся тобою 
Кричат тебе в глаза: «Безумный, что спешишь?»
Лишь вышел на простор  но тут опять  глядишь,
Несносный задержал с докуками проситель:
50 «Вступися, не оставь, будь друг и покровитель!»
А Меценат уж ждет! Как, давши слово, лгать?
Как этот сладкий час свидания терять?..
Лишь вспомню  и тогда ничто мне не преграда!..
Уж вот Эсквилия  жилище тьмы и смрада,
55 И тут сто дел чужих (ах, кто им в жизни рад?)
Тебе всю голову, всю грудь обременят!
Вот Росций с просьбою, чтоб завтра в заседанье
Явиться в срок  о нем замолвить пред судьей;
А там секретари с докладом: «В день собранья
60 Пожалуйте к нам, Квинт, в присутствие скорей,
Чтоб делу новому дать ход и направленье
На пользу общую...» За тем  еще прошенье:
«Нельзя ль, чтоб Меценат сей акт скорей скрепил?»
Ты скажешь: «Посмотрю, коли́ достанет сил,
65 Да вам ли не успеть? Вам захотеть лишь стоит!»
И снова всяк тебя докукой беспокоит...
Вот скоро восемь лет, как добрый Меценат
Расположен ко мне приязнию своею;
К чему же я при нем? Чтоб прогуляться в сад,
70 Иль спутствовать ему в коляске четвернею,
Где пустит несколько на ветер слов таких:
«Который час? Вчера сильней кто в цирке бился?
Погода холодна  я, верно, простудился!..»
И мало ли еще речей таких пустых,
75 Что всяк болтун при них поверенным быть может?
С тех пор мне день и ночь почти покоя нет
От зависти  она на счет мой всех тревожит.
В театр ли Меценат меня с собой берет,
Или́ охотимся на Марсовом с ним поле,
80 Весь Рим о мне твердит: «Вот счастливый сынок
Фортуны на руках!» Еще досадно боле,
Что скучный говор сей, как шумный с гор поток,
Несется в городе, в Сенате раздается!
И кто лишь встретится  с вопросом подвернется:
85 «Скажите, Квинт (к богам вы близки всякий час!)
Что слышно нового с дакийцами у нас?»
«Не знаю ничего!» «Нет, шутите, почтенный!»
«Коль знаю что-нибудь  пусть громы поразят!»
«А земли, Цезарем в награду обреченны
90 Для воинов  что? Как? Наверно, подаря́т?
И где ж? В Сицилии? В Италии? Скажите!»
«Не знаю, вам клянусь!» «Сказать лишь не хотите,
О чудо скромности!» Вот всех слова одни.
И так-то в Риме я златые трачу дни!
95 И сколько раз душой взываю с сожаленьем:
«Деревня милая! Узрю ль тебя опять?
Когда могу в твоих объятиях вкушать
Мой сладостный покой с невинным наслажденьем,
Питаясь чтением древнейших образцов,
100 Или́ на лоне сна и неги непорочной
Покоясь, забывать труд суеты оброчной,
Томящий данника обширных городов?
Когда заветный боб, столь сродный Пифагору,
Составит для меня всю прелесть сельских блюд?
105 О ночи сладкие! Когда засветит взору
Вечерний комелек  друзей моих приют, 
Где, угощая их, беспечно веселюся
И с домочадцами трапе́зою делюся?
Здесь каждый из гостей свободен за столом,
110 Не подчинен пустым законам принужденья;
По мере жажды пьет кто с чувством наслажденья,
Глотает, не чинясь, порядочный приём;
Кто, вежливость храня, по каплям испивает 
И медленно гортань, и лучше услаждает.
115 За чашами живей плодится разговор 
О чем же более? Не о чужом именьи,
Не о театрах речь, не об актерах спор,
Но ближе что кому, в каком кто положеньи,
О том, чего не знать и стыдно, и грешно.
120 Здесь мы беседуем о счастьи: с кем оно?
Богатых ли оно, иль добрых только знает?
Что́ к дружбе нас скорей влечет, располагает 
достоинство души, иль пользы личной вид?
В чем благо высшее, прямое состоит? 
125 Средь сих глубоких дум вдруг Цервий мой шутливым
Рассказом по́вести расшевелит гостей;
Кто стал бы величать Ареллия счастливым,
Не зная всех его с богатством бед, скорбей, 
У Цервия на то вот басенка какая:

130 [Две мыши.]

Мышь однажды полевая
(Прерадушная была!) 
Мышь  жилицу городскую
В келью бедную, простую
135 Погостить к себе звала.
Скопидомка полевая 
Сколько ни была крепка
Для застольного куска 
Но подругу угощая,
140 Не жалела ничего.
И гороху ей сухого,
И овса-то кустового 
Предложила ей всего;
Жиру всякого остатки,
145 Винограду кисти сладки
Принесла в зубах сама;
Рада гостье без ума!
Видя, как сия спесива
Как все нехотя берет,
150 Все услуги истощила 
Но на вкус не попадет.
Прилегла сама на травке
И, поджав умильно лапки,
Ела лист с земли сухой,
155 Лишь бы гостье дорогой
Все доставить в угожденье...
Вот, принявши угощенье,
Горожанка говорит:
«Жаль мне, душенька-сестрица!
160 Видеть здесь твой скудный быт;
Век свой будто тружени́ца
Роешься ты в сих норах;
Что за радость? Посмотри-ко,
Как живем мы в городах!
165 Ах, и людям не велико
Жизни поприще дано!
Кто б то ни был между ними 
Всем законами одними
Умереть им суждено.
170 Ты еще в весне цветущей;
Ею пользуйся пока 
Быстр воды поток текущий;
Наша жизнь, увы, кратка!
Брось ты все  пойдем со мною!»
175 Речью этой медово́ю
Мышь лесная увлеклась.
И, не думавши, тотчас
С горожанкой в путь умчалась;
Как спешила, как старалась
180 В город к вечеру прийти,
Под стеной приют найти!..
Только полночь воцарилась,
Городской лишь шум утих 
Как в палатах дорогих
185 Зала странницам открылась...
Что за прелесть? Что за вид?
На подушках-то пуховых,
И на креслах-то слоновых
Яркий пурпур все горит!
190 А в углах стоят корзины 
Горы жиру и костей;
Верно, барин в именины
Принимал вчера гостей!
Горожанка мышь лесную
195 Повела за красный стол,
А сама взяла большую
Роль хозяйки  и пошел
Пир порядком, чередою;
Горожанки нет покою,
200 Вся услуга в ней одной 
Гостье все она подносит,
То отведает, то просит
Съесть кусочек дорогой...
Вот на пологе червчатом
205 В упоеньи мышь сидит 
На пиру таком богатом
Кто счастливцем не глядит?...
Вдруг со скрипом распахнулись
Двери залы пировой;
210 Гостьи обе встрепенулись,
Мигом со стола долой!
И по всей обширной зале
От испуга кувырком
Бегали  щелей искали,
215 Как бы спрятаться под дом!
Тут за ними вслед  борзые
Псы пустились; псы ревут,
И палаты дорогие
Беглецам  худой приют!..
220 Тотчас мышка полевая
Быт прокля́ла городской:
«Нет, сестрица, жизнь такая
Смерти мне тошней самой!
Нет, прощай, уйду скорее
225 В горы, в лес опять глухой;
Там спокойней, веселее;
Стану есть горох сухой!»

Муравьев-Апостол И. М., «Пять сатир Горация: в стихах», М., 1843, с. 2634.

Гораций в своей усадьбе. (Сатира IV. кн. 2.)


Ст. 7. Сын Маин. Меркурий, покровитель хозяйства.

Ст. 17. Благодаря Алкиду. Геркулес, которому приписываются всякие счастливые находки.

Ст. 54. Эсквилия. Имя горы в предместии Рима, где хоронились тела умерших.

Ст. 103. Боб, столь сродный Пифагору. Пифагор находил тесную связь между бобом и человеком; вероятно потому, что сие мучнистое растение питательнее и здоровее других. (Прим. перев.)


На сайте используется греческий шрифт.


МАТЕРИАЛЫ • АВТОРЫ • HORATIUS.RU
© Север Г. М., 20082016