переводчики

Если бы к женской головке чудак-живописец приделал
Шею коня и нескладицу дикую эту, вдобавок,
Перьями всю изукрасил пестро, пусть бы женское тело
Рыбьим хвостом у него неприглядно внизу завершилось —
5 Как бы при виде таком вы от смеха, друзья, удержались?
Верьте, Пизоны, с подобной картиной может сравниться
Книга, в которой, как будто в горячечном сне, возникают
Странные образы: ни голова, ни конечности общей
Не соответствуют форме... «Что делать? Ведь равною мерой
10 Право дерзать искони живописцам дано и поэтам».
Знаю, и сам бы хотел, и другому дерзать не мешаю,
Но не затем же, чтоб диких зверей сочетать и домашних,
Змей и пернатых, иль тигра поставить с ягнятами рядом.
Часто глубоко и важно у нас начинанье — но тут же
15 Тот ли, другой ли нашит украшеньем пустым и бесцельным
Яркий лоскут: то роща описана с храмом Дианы,
То говорливый ручей, излучисто в травах текущий,
Рейна теченье иль радуга яркая в небе дождливом.
Но ведь не к месту все это! Ты, может быть, славно умеешь
20 Нарисовать кипарис, но к чему кипарис, если надо
Изобразить пострадавших на море? Ты амфору взялся
Мне смастерить и пустил колесо — но при чем эта кружка?
Пусть же, что делаешь ты, продумано будет и цельно.
Часто иное — обманчивость лучшего — губит поэта
25 (Знайте, отец и достойные дети!). Быть кратким хочу я —
Делаюсь темным. Быть легким стараюсь — но нет! Не дается:
Я — только слаб. Тот силы искал и нашел велеречье;
Тот, убоявшийся бурного слова, стал низмен и беден;
Третий, к одним чудесам непонятную склонность питая,
30 Изображает дельфина в лесу и вепря в пучинах.
Страх ошибиться к ошибке ведет, если мы неискусны.
Первый попавшийся мастер у школы Эмилия может
Ногти и мягкие волосы ловко изва́ять из меди;
В общем же он — неудачлив: бессилен единства добиться
35 Он в изваяньи своем. И будь я творец, не хотел бы
Я походить на него, как и носом кривым выделяться
Не пожелал бы при черном зрачке и кудрях живописных.
Вот вам, писатели, правило: надо по силам задачу
Брать на себя и подолгу обдумывать, смогут ли плечи
40 Бремя ее удержать... Но если она соразмерна,
Будут у вас и слова, и порядок появится в мыслях.
Корень же стройности, прелесть порядка (иль я ошибаюсь?) —
Чтобы сказать не больше того, что сказать надлежало,
Тщательно взвесить слова... И многое втуне оставить;
45 Что отберешь, а что бросишь, обещанный труд создавая.
Если, в сплетении слов осторожен и тонок, прибегнешь
Ты к выражениям старым, но их обновишь сочетаньем —
Ты обернулся отлично. Но только возникнет потребность
Обозначением новым явить неизвестное раньше,
50 Можно и выковать слово, хотя старомодным Цетегам
Было б оно неизвестно. Будь только умерен, увидишь:
Свежее слово доверье себе завоюет — особенно если
Греческий в нем образец почувствуют явно. И буде
Это позволено древним — Цецилию, Плавту — то кто же
55 Вам помешает, Вергилий и Варий? И я потрудился,
Но заслужил ли я новшеством этим укор, коль и раньше
Энния речь и Катона от новых названий пестрела,
Обогащая родимый язык? Это было и будет,
И никому не прожить без словечек новейшей чеканки.
60 Словно дубравные листья меняются с гибелью года,
Старое все облетает — так слово с годами дряхлеет;
Новое вместо него расцветает и юностью дышит.
Мы и все наше — данники смерти. Проникнуло ль море
В глубь суходолья и там корабли охраняет от бури
65 (Царственный подвиг!); бесплодье лагуны, доступное челну
Стало кормить города, поддаваясь <мотыге> тяжелой;
Или теченье реки отвели мы по новому руслу
Ради садов и полей — не вечны труды человека!
Так и реченья в любви и почете пребудут не вечно:
70 Много умерших опять возродится, другие погибнут,
Ходкие ныне, — как жизнь повелит и обычай укажет —
Этот единственный наших речей судья и властитель.
Как и размером каким печальные сказывать войны,
Дело царей и вождей, — указанье найдешь у Гомера.
75 Жалобы сердца издревле неравным строкам поверялись;
Позже они изъясняли желаний увенчанных радость.
Кто же создателем был этих вольных элегий — поныне
Спорят грамматики наши, и тяжба еще за судьею.
Гнев отыскал Архилоху оружие ямбов разящих;
80 Далее к ним потянулся котурн и веселые сокки.
Эта же мера сильна в разговоре и также пригодна
Говор толпы побеждать и живо звучать на подмостках.
Мерой лирической муза велела богов и героев
Петь, состязанья бойцов и ристалища конные, игры,
85 И молодую любовь, и вином упоенную дерзость.
Если я творческих средств и красок, созданию нужных,
Не различаю, за что же поэтом меня называть-то?
Или невежество нужно всегда предпочесть изученью?
К речи веселой (не так ли?) трагический лик не подходит,
90 Как и нелепостью было б стихом повседневным, достойным
Сокков игривых, рассказывать нам о Тиэстовых брашнах.
Каждому роду особенный строй и язык подобает.
Правда, иная комедия тон подымает обычный,
И раздраженный Хремет возвышенным слогом бранится.
95 Так и в трагедии часто Пелей или Телеф горюют
В речи простой и в обычных словах и, блуждая в изгнаньи,
Не раздувают мехов, и словес по три локтя не мечут:
Важно им жалобой горькою тронуть у зрителя сердце.
Так не довольно одной красоты; пусть наши созданья
100 Сладостны будут и внутренней силой сердца́ потрясают.
Смеху улыбкой, а горю слезой не всегда ль отвечают
Лица людские? И если слезы моей хочешь добиться,
Должен ты сам горевать неподдельно, Пелей или Телеф!
Только тогда поразят ваши горести. Если же чувства
105 Нету в речах, я смеюсь или сплю. Ведь печальное слово
Требует скорби в лице, угроза — следов раздраженья,
Шутка — веселости, важная речь — выражения мысли.
Так и природа сначала во всех превратностях жизни
Внутренний облик наш изменяет, гневит, веселит ли,
110 Или страданием тяжким гнетет и к земле пригибает.
Речь появляется позже, движенья души изъясняя.
Если она с положеньем актера вразрез прозвучала,
Римляне, конный и пеший, поднимут глумленье и хохот.
Также умей оттенить — божество говорит или смертный,
115 Старец преклонного вида иль юноша, силой кипящий,
Гордая домом своим госпожа иль усердная мамка,
Шустрый купец или верный полоске своей земледелец,
Колх или дети Ассирии, Фив или Аргоса житель.
Тут или следуй преданью, иль жизненной правде доверься.
120 Если ты хочешь, поэт, воссоздать Ахиллеса, да будет
Он неуемен, порывист, безжалостен и непреклонен,
Не признавая законов и все подчиняя оружью.
Страшной убийцей да будет Медея, рыдалицей — Ино,
Скорбным — Орест, Иксион — вероломным, блуждающей — Ио.
125 Если же сцене вверяешь предмет неизвестный, и лица
Ты создаешь, небывалые прежде, — какими на сцену
Вышли они, такими пускай и уходят. Однако
Общеизвестное трудно по-новому дать. «Илиаду»
Легче разбить на куски и драму из каждого сделать,
130 Чем отыскать выраженья, еще незнакомые людям.
Общеизвестное станет тогда лишь твоим достоянием, если
Ты не захочешь в затоптанном, пошлом кругу оставаться,
Не пожелаешь, как робкий толмач, от слова до слова
Свой повторять образец, пока не завязнешь с ногами
135 В той тесноте подражанья, что шагу ступить не позволит.
Также не будь горделив, как некий циклический автор:
«Я воспою злополучье Приама и славные битвы».
Чем оправдаешь, скажи, надутое это начало?
Тужатся горы, рождая, а на свет родится... мышонок.
140 Разве не лучше стоит у того, кто не знал напряженья:
«Муза, поведай о муже, который по взятии Трои
Многих людей города посетил и обычаи видел»?
Дыма не надо ему от мгновенного пламени; с дыма
Он начинает, чтоб диво созданья огнем разгорелось:
145 Сцилла и нимфа Цирцея, жестокий циклоп и Харибда.
С пары яиц никогда не начнет он рассказ об осаде Троянской.
К следствиям он устремляется прямо, и слушатель сразу
Им увлечен к сердцевине событий. А как избегает
Мест и подробностей, блеска которым придать он не может!
150 В вымысле как он искусен и с правдой его сочетает,
Не разнореча в конце со срединой, в середке — с началом!
Слушай другое теперь мое (и всех) пожеланье.
Если ты зрителя взялся пленить и его одобренья
Хочешь дождаться еще до конечного: «Рукоплещите» —
155 Каждого возраста нрав отразить ты в творении должен,
Все показать, что дают и уносят летучие годы.
Так малолеток, что первым словам научился, но твердо
Ходит уже, — игру и ровесников любит, без толку
Сердится он и отходит, меняется с каждой минутой.
160 Юноша, из безбородых, впервые от при́смотра волен,
Любит собак, лошадей и солнцем залитое поле;
Перед пороком податливей воска, не терпит советов,
Мало заботлив о будущей пользе, деньгами сорит он,
Горд и в желаниях пылок, но скоро в любви остывает.
165 С возрастом нрав изменяется: так человек возмужалый
Ищет знакомства и денег, по-рабски к честям тяготеет,
К действию он непоспешен, боится раскаяний поздних.
Вкруг старика тяготы́ собираются, копит ли деньги,
То ли, что прежде скопил, страшится растратить, бедняга,
170 Или, расчетлив и скуп, достояньем своим управляет,
Черств и в суждении косен, к годам предстоящим завистлив,
Труден, сварлив, неразумный хвалитель былого (когда он
Был еще юн) и всего современного враг и крушитель.
Много утехи с собою приводят лета, нарастая;
175 Много берут, убывая. Смотри, как бы старческой роли
Юноше ты не доверил и отроку — партии мужа.
Неукоснительно с возрастом нрав согласуй и характер.
Действие можно представить игрою, и только в рассказе
Оповестить. Что воспринято слухом, гораздо слабее
180 Нас потрясает, чем то, что воочию зритель увидел,
Сам заключая о ходе событий. Не нужно, однако,
Все, что внутри происходит, тащить на подмостки. Что будет
Красноречиво в словах очевидца, показа не просит.
Пусть же не губит Медея малюток своих всенародно,
185 И нечестивец Атрей человечьего мяса не варит —
Можешь показывать мне, но я не взгляну, не поверю.
Актов должно быть не меньше пяти и не боле — тогда лишь
Зритель, увидев творенье, смотреть его снова захочет.
Бог «по машине» являться не должен, разве что узел
190 Требует этой развязки. И трех говорящих довольно
Для диалога. И хор! Пусть речи и место актера
В очередь он заступает, но пусть ничего не поет он,
Что бы не связано с действием было и с целью поэта.
Пусть помогает советом и доброму служит опорой,
195 Гневного пусть умеряет и праведных пусть превозносит,
Хвалит умеренность, скромные пиршества; пусть почитает
Суд, и закон, и ворота, раскрытые благостным миром;
Пусть укрывает свершенное втайне, пусть молит богов он,
Чтобы судьба улыбнулась несчастным и пре́зрела гордых...
200 Авторы важных трагедий, в борьбе за козленка жестокой,
Хоры сатиров нагих на сцене затем показали.
Грубую шутку они применили, чтоб новостью дела,
Зрителю милой, приманкою острой привлечь любопытство
Буйной толпы, охмелевшей от жертв и святых возлияний.
205 Но к насмешникам этим, сатирам болтливым и шумным,
Не подобает сводить серьезное действие к шутке,
Чтобы какой-нибудь бог или кто из героев великих,
Только что виденный в царственном золоте и багрянице,
Речью своей не упал бы внезапно до грязной таверны,
210 Иль, над землей воспарив, не схватился за тучи рукою.
Ведь не пристало трагедии в вольных стихах изливаться.
Как госпожа, принужденная к пляске на празднике общем,
Выступит робко она среди исступленных сатиров.
Если бы я воспылал к сатирическим драмам, Пизоны,
215 Я б не клонился к одной неукрашенной, будничной речи,
Я б не настолько пытался уйти от трагических красок,
Чтобы различье утратилось: Дав говорит иль Пифида,
Нагло, на целый талант простака околпачив Симона,
Или же юному богу служивший Силен-воспитатель.
220 Все эти вещи я б так изложил, чтобы каждому мнилось:
«Этак и я напишу!» — но чтоб долго потел, несчастливец,
Тщетно со мной состязаясь. Как много зависит от строя
И сочетания слов! Как обычное славно в искусстве!
Будь я в прекрасном судьей, не посмели бы фавны лесные,
225 Как завсегдатаи рынка, вскормленыши римских распутий,
То молодиться, изысканно нежным стихом щеголяя,
То непотребными, грязными всюду словами браниться.
По сердцу это — кто любит горох, кто орехи щелка́ет,
Но оскорбляет имущих, кто славен конем и отцами.
230 Этого слушать не станут они и венка не присудят.
Ямбом двухсложие мы называем, где долгие слоги
И́дут за краткими — быстрая мера! Недаром трехстопной
Мы называем строку, где явственны шесть ударений.
Прежде размер этот был до конца себе верен — теперь же,
235 Чтобы живую походку свою хоть немного замедлить,
Сделать торжественной, в отчее лоно он принял спондеи.
Ласковый к ним и терпимый, однако не отдал второго
Им и четвертого места. Но в три́метрах Акция славных,
Пусть и нечасто, сюда заползают они. Да и Энний
240 В тяжеловесных стихах, для сцены написанных, также
Этим грешит — потому ль, что писал чересчур торопливо,
Иль потому, что в искусстве позорно несведущ остался.
Неблагозвучье стиха ведь не каждый судья замечает,
И потому больно к вольности падки писатели наши.
245 Буду ли я оттого своевольничать? Или же, зная,
Что не пройдут незаметно ошибки мои, беззаботно
На снисхожденье надеяться буду? Хулы я избегну,
Но и признанья себе не найду. Итак, почитайте,
Ночью смотрите и днем образцовые греков творенья.
250 Правда, хвалили прапрадед ваши в комедиях Плавта
Юмор и стих, но как же они снисходительны были,
Чуть не глупы в изумленьи своем, если только умеем
Мы отличить остроумное слово от грубости явной
И настоящую меру схватить и на пальцах проверить.
255 Изобретателем рода трагедий, дотоль неизвестных,
Был по преданию Феспис, возивший театр на колесах
И выступавшим актерам раскрасивший лица дрожжами.
Позже явился Эсхил; благородные маски и паллу
Введши в обычай, и сцену на брусьях подняв небольшую,
260 К речи возвышенной слух приучил он и встал на котурнах.
Вскоре затем не без славы комедия в свет показалась,
Но, безудержна, во зло обратила свободу, накликав
Грозный закон на свои безрассудства, — пошли запрещенья,
И, вредоносность утратив, умолкли старинные хоры.
265 Нашим поэтам ничто не осталось из этого чуждо,
Но заслужили почтенье они, свернув без боязни
С греческих торных путей, воссоздав окруженье родное
И характерные лица в претексте и в тоге гражданской.
Был бы не менее горд языком наш воинственный Лаций,
270 Нежели доблестью древней, когда бы писателей наших
Так не пугала работа пригонки и правки. Но вы-то,
Племя Помпилия, знайте: хвалы недостойно творенье,
Что обошлось без помарок и чистки, которого автор
После шлифовки десятой до самых ногтей не отделал.
275 Надо же было сказать Демокриту, что гений важнее
Выучки жалкой, что всех здравомыслящих он исключил бы
Из Геликона... И гениев сколько не бреется нынче,
Ногти растит, от людей убегает и в термы не ходит!
Как же такому хвалы не достигнуть и славы поэта,
280 Раз головы сумасбродной, которой ничто не излечит,
Он не вверял никогда Лицину-цирюльнику! Бедный,
Я-то зачем ежегодно от желчи весной очищаюсь?
Мог бы и я стихотворцем прослыть наилучшим... И все же
Не для меня эта слава. И лучше я стану точилом,
285 Что, остроту сообщая железу, тупым остается;
Стану учить, отказавшись от творчества, делу поэта:
В чем его мощь, что питает его, что ему подобает,
Служит чему мастерство и куда увлекают ошибки?
Здраво судить — вот искусству писателя ключ и начало.
290 В мыслях наставят тебя Сократовой школы писанья,
А за продуманной мыслью придут и слова добровольно.
Кто уяснил, что отечеству надо воздать, а что — другу,
Как надлежит относиться к отцу, и к гостю, и к брату,
В чем назначенье сенатора, дело судьи, и какая
295 У полководца задача, когда он в походе, — конечно,
Тот и в твореньи своем соответственный выдержит образ.
Я б подражателям острым советовал, жизнь наблюдая,
Брать из нее образцы и живого искать выраженья.
Часто красивая только частями, но меткая пьеса,
300 Даже без истинной прелести, без мастерства и значенья,
Зрителю может понравиться и удержать его больше,
Чем пустяки благозвучные, смысла лишенные вещи.
Грекам — творческий гений и речь округленная грекам
Музой завещаны, так как одной они славы искали.
305 Римские дети зато обучаются счету усердно,
Ассы дробя на мельчайшие доли. Вот мальчик Альбина.
Спросим его: «Если я от пяти двенадцатых асса
Отнял бы унцию — сколько останется?» — «Треть», — говорит он.
«О! Не растратишь наследства! А если прибавлю, скажи-ка?» —
310 «Да! Половина!» Вот так и въедается жадность. А если
В сердце она поселилась — где тут дожидаться творений,
Стоящих масла кедрового и сундуков кипарисных!
Либо на пользу людей наставлять, либо радость нести им,
Либо совместно к тому и другому стремятся поэты.
315 Ежели ты наставляешь, будь краток — тогда поученье
В душу скорей западает и в памяти лучше хранится;
Что же в избытке дано, через край проливается сразу.
Ежели ты развлекаешь, от правды держись недалеко,
Чтобы не требовать веры для всякого вздора, из чрева
320 Ламии съеденных ею детей изымая живыми.
Тот лишь достигнет вершин, кто приятное может с полезным
Соединять, поучая читателя и развлекая.
Книжка такая и Созиям прибыль, и за́ морем слава,
А для писателя — долгие годы живущее имя.
325 Есть и ошибки, которые ты извиняешь охотно;
Ведь и струна непослушна порою желаниям нашим,
Вместо глубоких тонов отвечая нам звуком высоким,
И с тетивы не всегда ведь стрела попадает, как надо.
Если в созданьи моем много блеска и силы — зачем же
330 Несколько пятен волнует меня: ослабело вниманье,
Или по слабости нашей они приключились. А вывод?
Вывод один: я не годен, когда лишь подряд ошибаюсь,
Точно худой переписчик, который, при всех наставленьях,
Тонет в погрешностях, словно дурной кифаред, что фальшивит
335 Все на одной и той же струне и смех порождает.
Правда, досадую я, когда славный Гомер засыпает...
Но ведь не грех и вздремнуть на огромном таком протяженьи!
Стихотворение сходно с картиной: иная захватит,
Если приблизишься к ней, другая — коль издали смотришь.
340 Этой удобно в тени, а той освещение нужно,
Чтобы она знатока не страшилась и резких суждений.
Эта по вкусу однажды, а та хороша постоянно.
Вот что запомни, однако: посредственным быть допустимо —
Но не всегда. Так ученый юрист и защитник судебный
345 Скромных способностей, пусть и не могут тягаться с Мессалой
Словом изящным, а знанием права — с Кастеллием Авлом,
Все ж они оба в цене. Но посредственным быть стихотворцу
Не позволяют ни боги, ни люди, ни книжные лавки.
Как за веселым столом неслаженной музыки звуки,
350 Мак на сардинском меду, благовония, слишком густые,
Нос только злят (и без них ничего не утратил бы ужин!) —
Так и поэма, что призвана быть услаждением вкуса,
Чуть не дошла до положенной меры — уже непригодна.
Кто не умеет играть, развлекаться на Поле не станет,
355 Кубарю, дискам, мячу предоставит покой — из боязни,
Как бы кольца любопытных ему не потешить собою.
Что б неумелому так и стихов не писать? Не сдается.
Он ведь свободен, хорошего рода и всадник старинный,
Полного ценза, и в жизни домашней ничем не замаран.
360 Ты ничего не начнешь вопреки изволенью Минервы.
Вкус твой и разум удержат тебя. А когда и напишешь
Что-либо, не постесняйся суждению Меция вверить
Труд свой, и мне покажи, и отцу почитай, и под спудом
Крепко храни до девятого года. Не издана книга —
365 Можешь исправить. А выпустишь слово — уже не вернется!
Людям, живущим в лесу, божественной воли вещатель,
Древний Орфей резню запретил и кровавую пищу.
Так и возникла молва, будто львов укрощал он и тигров.
Так, говорят, Амфион, созидатель Фиванского замка,
370 Звуками лиры утесы срывал и голосом сладким
Их расставлял по желанью. Древняя мудрость умела
Частное с общенародным, святое с мирским разграничить,
Противодействовать похоти, брачный устав полагая,
И города укреплять, и законы на дереве резать.
375 Так за певцами почет утвердился и громкое имя
Вещих пророков. Уже вслед за ними Гомер появился
И, зажигая бойцов на Марсову брань, зазвучала
Песня Тиртея; в стихах о грядущем поведал оракул,
К праведной жизни пути пролагая, и царская милость
380 Взыскана сладким внушением муз; изобре́тены игры —
Отдохновенье от долгих трудов, — зачем же стыдиться
Звончатых струн, и богинь пиерид, и певца Аполлона?
Что предпочтительней может созданью успех обеспечить —
Гений иль выучка? Праздный вопрос. Как без почвы богатой
385 Бедны ученья плоды, так и гений ничто без ученья.
Меной взаимною крепнут они и содружества ищут.
Тот, кто старается в деле достигнуть меты́ вожделенной,
С юности много успел поработать, потел он и мерзнул,
Знал воздержанье в любви и вине. И тот, кто играет
390 Славно на флейте, немало сперва пострадал, поучился.
Ныне ж довольно сказать: «Вот я сочиняю поэмы!
Всех разрази их лишай и короста — не буду последним!
Я не сознаюсь: того-то не знаю, тому не учился...»
Как голосистый купец зазывает толпу на товары,
395 Так и поэт — прихлебателей ловких, особенно если
Земли имеет и деньги растит (и поживою манит!).
Как бы он ни был изыскан, однако, в пирах утонченных,
Как ни ручался за бедного, как ни умел из процесса
Неосторожную выпутать жертву, я все же не верю,
400 Чтобы он мог отличить настоящих друзей от фальшивых.
Если ты даришь кого иль кого одарить обещаешь,
Остерегайся на чтенье стихов приглашать. Растроган,
Уши тебе накричит он: «Чудесно! Божественно! Дивно!»
Весь побледнеет и даже слезу умиления пустит,
405 Вскакивать будет и топать ногами в жару восхищенья.
Как причитальщиц наемных рыданья над телом почившим
Громче, слышнее, чем подлинной скорби, вот так и насмешник
Больше вопит, чем верный и искренний твой почитатель.
Ведь говорят же: бесчисленным кубкам цари обрекали —
410 Пытке вином, кого разгадать они только хотели,
Стоит ли милости их и доверья. Стихи сочиняя,
Не доверяй никогда похвале, что по-лисьи приходит.
Если б Квинтилию ты их прочел, «Исправляй! — он сказал бы, —
Это неладно и то плоховато!» И ты бы ответил:
415 «Дважды уже исправлял — не выходит». А он тебе снова:
«Так уничтожь. Все, что худо, немедля пусти в перековку!»
Если бы ты и затем защищал свои недоделки,
Он замолчал и слов понапрасну уже не терял бы:
Можешь собою и детищем милым один наслаждаться!
420 Благоразумный ценитель негодных стихов не потерпит:
Жесткое все обличит, неизящное снизу отметит
Жирной чертою и все притязанья отбросит пустые,
Темное место прозрачным сменить выраженьем заставит,
И, замечая двусмыслицу, скажет он, что переделать.
425 Будет как бы́ Аристархом. Не скажет: «Зачем же я друга
По пустякам обижаю!» Он знает: пустяк разрастется
В целое зло, если автора встретят глумленьем и смехом.
Как прокаженного в язвах, как царским недугом больного,
Как бесноватого или лунатика — так избегают
430 Все, кто здоров, одержимого высшею силой поэта.
Только мальчишки бегут и дра́знят его без боязни.
Если же с поднятой он головою, стихи изрыгая,
Как птицелов, на дрозда заглядевшийся, свалится в яму
Или в колодец глубокий и станет кричать: «Помогите!
435 Граждане! Где вы?» — никто не беги, не спасай песнопевца!..
Если же ты поспешишь неразумно и бросишь веревку,
Я не смолчу: «Да ты знаешь — он, может быть, собственной волей
Спрыгнул сюда и спасаться не хочет». И я рассказал бы
Притчу тебе о поэте одном сицилийском. Когда-то
440 Богом прослыть захотел Эмпедокл, и в горящую Этну
Спрыгнул, как был. Предоставим же право на гибель поэтам;
Кто их спасает насильственно, будь тот убийце подобен.
Это ему не впервой! И спасенный из ямы не станет
Он человеком, и будет стремиться к возвышенной смерти.
445 Все же неясно, за что осужден на такие страданья, —
Прах ли отца осквернил, святотатец, иль мест, пораженных
Молнией, он прикоснулся священных... Ревет и мятется,
Как из разломанной клетки на волю медведь убежавший,
И ужасающим ревом невежд и ученых пугает;
450 Если же словит тебя, не отпустит и чтеньем прирежет,
Сущая пьявка, — тогда лишь отстанет, как крови напьется.